Дочки-матери

Обе друг друга не слушали и вряд ли понимали сказанное. Все чувства Натальи внезапно отошли на задний план и осталось только одно: желание спасти Люсю от большой беды и конкретно в данный момент от холода. Девочка не сопротивлялась ничему: и тому как рывками с неё стаскивают кофту, и как снимая с ноги колготину, Наталья невольно царапнула ногтем по коленке. А оставшись в одних трусиках, Люся начала стучать от холода зубами, и совершенно невозможно было эту дрожь унять и остановить, даже сжав губы. И даже когда оказалась она в ванной, куда хлынула тёплая вода, зубы сами по себе выбивали дробь так сильно, что заныл подбородок.

А потом навалилась слабость, и Люся заплакала. Ревела и удивлялась, что не догадалась поплакать, пока ждала тётю, ведь слёзы, оказывается, горячие, а она, дурочка, мёрзла.

У Натальи возникло странное ощущение, что рук у неё откуда-то появилось явно больше, чем пара. Иначе как объяснить, что она как-то ловко умудрилась племянницу выкупать, вытереть, завернуть в свой халат и ещё отнести в кровать на руках. При том что худая Люська роста была не маленького. Укрыла девочку поверх одеяла ещё и двумя пледами. Поила её горячим молоком, придерживая кружку, так как покрасневшие и похожие на цыплячьи лапки тонкие пальцы сами кружку удержать не могли.

Люся сделала очередной глоток и опять заплакала:

— Таша, возьми меня к себе, ну хоть куда… пожалуйста… я тихонечко у тебя поживу, даже и не заметишь…

— Да сдурела, что ли! Людок, чего несёшь-то! Разве я тебя на улицу гоню! Вот дурочка какая!

— Да-а-а ты потом меня обратно сдашь… я… я… знаю-у-у-у.

Люся всхлипывала, давилась молоком, из носа текло, Наталья торопливо вытирала и глаза, и многострадальный нос успевшим промокнуть платком.

— Потом поплачешь, Людок, успеется. Пей молоко лучше, пока горячее. Ну вот, согрелась? А может, есть хочешь? Ты ж сколько не ела-то?

— Хочу, — всхлипывала племянница. — Утром ела на завтраке — и всё. И хлеба ещё кусок, я его с завтрака в карман положила.

Но то ли из-за слабости, то ли из-за нового потока слёз еле-еле проглотила ложку салата да кусочек омлета. Когда Наталья наконец отправилась на кухню, на часах было начало шестого утра. Она закурила, и вдруг закружилась голова, да так сильно, что её мотнуло к стене. Не успей она вцепиться в столешницу, упала бы прямо на пол. И, опустившись на стул, она с удивлением заметила, как мелко-мелко дрожат пальцы с зажатой в них сигаретой. Наталья несколько минут тупо смотрела на пляшущую кисть, словно она была не её, а вовсе чужая. А опустив взгляд, увидела, что и ноги живут своей отдельной жизнью, подрагивая коленками, как у старичков. И ещё какое-то время ушло на то, чтобы сообразить: сварить ли себе кофе, или поискать в коробке с лекарствами какие-нибудь сердечные капли. Кажется, ещё с севера оставался пузырёк корвалола. Да у него, наверное, срок годности давно вышел, если вообще не выкинула. Лучше уж кофе выпить.

Из путаного Люсиного рассказа Наталья мало что поняла. И теперь пыталась спокойно и рассудительно всё разложить по полочкам. Но разве можно укладывать аккуратно, когда отрывочные слова и фразы так и громоздятся в голове, словно датенькие грузчики швыряют из машины ящики куда попало. То, что племянница сбежала без спросу, это Наталья и так поняла. Иначе с чего девятилетний ребёнок оказался ночью в совершенно другом конце города? И побег этот был, конечно, не из дома, следовательно, даже на каникулы Люську не взяли домой. Но дальше выходило и вовсе не понятное. Потому как вместо какой-то там санаторной школы девочка несколько раз произносила совершенно для неё невозможное «детдом». Для Натальи в таком месте мог оказаться только круглый сирота и никак иначе. Что там делать Людмиле при наличии живой матери и отчима в придачу? А вдруг она чего не знает, и с Галиной случилось страшное? Да ну, ерунда какая, вроде звонила ей недавно, жива-здорова была. Нет, так не разобраться, ждать надо, когда девочка придёт в себя и расспросить спокойно. Пойти поглядеть, как она там, не скинула ли одеяло.

Люся разметалась на широкой кровати, и даже в полумраке от маленького ночника было видно, что лицо её раскраснелось и дышит она тяжело, словно через силу. Приложила ладонь к щеке, ко лбу: ой, мамочки, итить-колотить, горит вся! Наталья испуганно потрясла за худое плечо. Люся открыла глаза, взгляд был странным скользящим, вздохнула с каким-то всхлипом, закашлялась и вдруг опять хлынули ручьём слёзы.

— Тише, Людок, что ты? Я это, я. Ну, Людок, попить, может, хочешь? Или болит чего? — забормотала Наталья.

— Не пойду туда-а-а-а, не пойду, не хочу я та-а-ам! — завыла Люся, вцепившись в тётину руку. — На улице буду жить!

— Да что ты, Люд, Люся, да чего говоришь-то! Да не плачь ты, уж и так всю душу вымотала! — воскликнула Наталья. — Всё, хватит, не реви, я сейчас скорую вызову, доктор посмотрит и скажет, какие лекарства купить. У нас тут аптека есть дежурная, недалеко совсем, помнишь, мы мимо ходили?