Джатаки. Избранные рассказы о прошлых жизнях Будды.

«Не напрасно вернулся я, — обрадовался царь и продолжал размышлять. — Эти строфы произнесены не учеником просветлённого, не просто подвижником-мудрецом, не поэтом. Тот, кто изрек их, всеведущ. Сколько же могут они стоить? Даже если бы я наполнил вселенную до самых миров Брахмы семью видами драгоценностей и все это поднёс ему в дар — и того было бы мало. Я могу отдать ему власть над царством Куру, простирающимся на триста йоджан, с его столицей Индрататтаной, которая в поперечнике имеет семь йоджан. Да вот его ли удел — править царством?» Царь взглянул на брахмана, и чудесное знание телесных примет подсказало ему, что нет у того такого удела. Тогда он стал думать, не поставить ли брахмана военачальником или дать ему другой сан, но оказалось, что тому не судьба править даже одинокой деревней. Тогда царь решил одарить его деньгами. Сперва он положил десять миллионов и понемногу спускал, пока не открылось, что судьба брахману получить четыре тысячи монет. «Значит, так я его и отблагодарю», — решил царь и распорядился выдать брахману четыре кошелька, по тысяче монет в каждом.

— Учитель, а когда вы читали эти строфы другим кшатриям, сколько они вам за них давали? — спросил он у брахмана.

— За строфу сотню, государь. Потому я и сказал, что они стоят по сотне каждая.

— Учитель — возразил ему Великий. — Ты сам не знаешь цены товару, которым ты торгуешь. Отныне пусть эти строфы ценятся по тысяче. Такие изречения не сотни, стоят — тысячи! Четыре тысячи за мной. Плачу тебе немедленно. Дал он брахману удобную повозку, наказал слугам, чтобы те с почётом отвезли его домой, и распрощался с ним.

В этот миг раздался глас: «Царь Сутасома достойно оценил строфы. Он вдесятеро поднял назначенную цену! Прекрасно! Прекрасно!» Этот глас дошёл и до царских родителей. — Что за шум? — удивились они, а разузнавши, в чем дело, рассердились на Великого, ибо были скуповаты. Он же, простившись с брахманом, пришел приветствовать их. Отцу его было до того жалко денег, что он и не спросил: — Как же ты, сынок, вырвался из рук этого лютого разбойника? — а сразу сказал, — Правда ль, сынок, что за каких-то четыре строфы ты отдал четыре тысячи? — Правда, — ответил тот.

— Добро бы восемьдесят или девяносто,

Да даже сто — разумная цена!

Но за строфу по тысяче? Уволь,

Уж это, Сутасома, безрассудство! –

сказал тогда отец.

— Я, отец, хочу не много денег иметь, а знать много мудрых речений, — ответил Великий, пытаясь образумить его. –

Мне дороги речения мудрых

И уважение благочестивых.

Как море ручьи насытить не могут,

Так я поученьям внимать не устану.

Огонь сжигать дрова не устанет,

Речная вода океан не наполнит,

А мудрые люди, о лучший владыка,

Благому совету внимать не устанут.

И даже если собственный раб мой

Мне изречение мудрое скажет,

Я буду ему, как другим, благодарен:

Мне дхарме учиться наскучить не может.

Отец, напрасно ты коришь меня за траты, –

продолжал он. –

Я ведь поклялся людоеду к нему вернуться,

Когда услышу эти строфы,

Так что теперь я ухожу,

А царство остаётся вам.

Конями, казною и царским званьем

И всеми благами, что есть в царстве,

Владей, а меня осуждать не надо.

Я ухожу назад к людоеду.

От таких слов у отца царя зажгло в груди: — Сынок, Сутасома, что это за речи! Я прикажу войску, и оно пленит разбойника! И он произнёс:

— Да разве мы с тобою беззащитны?

Вот конница, пехота, колесницы,

Слоны могучие, стрелки из лука...

Пошлём их в лес расправиться с злодеем.

И отец и мать стали со слезами молить его:

— Не уходи, сынок! Это невозможно! Зарыдали шестнадцать тысяч танцовщиц и все обитательницы женской половины дворца:

— На кого, господин, ты нас покидаешь? Во всем городе ни один человек не остался спокоен. Когда люди узнали, что царь, выходит, был отпущен людоедом под честное слово, только чтобы выслушать строфы о дхарме, стоящие каждая сотню монет, и принять с почётом того, кто их принёс, и теперь прощается с родителями, собираясь вернуться к разбойнику, — весь город пришел в смятение.

Бодхисаттва же ответил родителям: