Читаем Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины полностью

Когда в знаменитом трактате Толстого «Что такое искусство?» читаем о многих великих художниках, писателях, композиторах прошлого, что всё это ложные авторитеты, возведенные на пьедестал критикой, первое желание – яростно спорить, в лучшем случае – захлопнуть книгу, закрыть глаза, чтобы не читать, заткнуть уши, чтобы не слышать. Но, право же, непросто предположить, что Лев Толстой не понимает вещей, для любого из нас совершенно очевидных. И как тогда объяснить, что и трактат об искусстве, и статья о Шекспире, где Толстой объявляет, что произведения великого драматурга «не отвечают требованиям всякого искусства», и многие другие весьма спорные предположения Толстого, высказанные письменно и устно, в которых он, по словам критика Стасова, «все вверх дном поставил», вызывали и продолжают вызывать жгучий интерес у всех, в том числе у самих музыкантов, писателей, живописцев, – у всех, кто хочет искать истину вместе с Толстым, или благодаря Толстому, или даже вопреки ему?

Французский писатель Ромен Роллан тонко замечает: «От гениального художника-творца никто не вправе требовать, чтобы он был беспристрастным критиком. Когда Вагнер или Толстой рассуждают о Бетховене или Шекспире, это не о них они говорят, а о самих себе, – о том, что они считают для себя идеалом».

Движение от каждого детального суждения Толстого – касается оно искусства или медицины, значения не имеет, – к центру, к основным началам толстовского миропонимания, – это движение от отрицания к положительному нравственному идеалу, который неизменно предлагает нам Лев Толстой, от опровержения к утверждению справедливости и добра.

Практическая медицина с отступлениями

Юношей, на девятнадцатом году, оставив университет и выбрав для себя Ясную Поляну и самостоятельность, он, по обыкновению, намечает грандиозные планы жизни, – в них, среди иного многого, находим: «Изучить практическую медицину и часть теоретической». При отсутствии врача, даже фельдшера, образованный помещик, берет на себя заботы по оказанию медицинской помощи больным крестьянам.

Позже, в 1860-м, уже прочно утвердившись в качестве хозяина Ясной, посвящая хозяйственной деятельности много времени, энергии физической и умственной, он просит Фета прислать ему «что есть хорошего из лечебников людских для невежд и еще лечебников ветеринарных», а также кое-что из инструментов: пару ланцетов людских и банки, коновальский лучший инструмент.

Небольшое отступление. В деревне, где, помимо земли, главное богатство – скот, трудно обходиться без ветеринара, представителя «скотоврачебной науки», по определению Словаря Даля. Приходится рассчитывать на услуги коновалов – лекарей неученых; часто роль эту присваивают знахари и попросту «тунеядцы», как помечает в Словаре тот же Даль.

«Искусство» самозванного коновала Толстой описывает в рассказе «Поликушка». Главный герой, именем которого рассказ и назван, ничему не учившийся и не имевший никакой скотолечебной практики, по наитию, начал пользовать больных лошадей, и чем больше непонятных никому вокруг и ему самому действий совершал он, тем больше распространялась «репутация его необычайного, даже несколько сверхъестественного коновальского искусства»: «Он пустил кровь раз, другой, потом повалил лошадь и поковырял ей что-то в ляжке, потом потребовал, чтобы завели лошадь в станок, и стал ей резать стрелку до крови, несмотря на то, что лошадь билась и даже визжала, и сказал, что это значит «спущать подкопытную кровь». Потом он объяснял мужику, что необходимо бросить кровь из обеих жил, «для большей легкости», и стал бить колотушкой по тупому ланцету; потом под брюхом Дворниковой лошади передернул покромку от жениного головного платка. Наконец стал присыпать купоросом всякие болячки, мочить из склянки и давать иногда внутрь что вздумается. И чем больше он мучил и убивал лошадей, тем больше ему верили и тем больше водили к нему лошадей».

Тут, не удержавшись, делает отступление уже сам Лев Николаевич: «нашему брату, господам», грех смеяться над Поликеем и его почитателями. Велико ли отличие наивных, самоуверенных приемов коновала, от образа действий ученых медиков, к которым мы обращаемся и которых облекаем своим доверием: «Не знаю, как вы, а я испытывал с доктором, мучившим по моей просьбе людей, близких моему сердцу, точь-в-точь то же самое. Ланцет и таинственная белесовая склянка с сулемой, и слова: чильчак, почечуй, спущать кровь, матерю и т. п., разве не те же нервы, ревматизмы, организмы и т. п.? Wage du zu irren und zu träumen! <Дерзай заблуждаться и мечтать! – строка из стихотворения Ф.Шиллера> – это не столько к поэтам относится, сколько к докторам и коновалам».

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
40 градусов в тени
40 градусов в тени

«40 градусов в тени» – автобиографический роман Юрия Гинзбурга.На пике своей карьеры герой, 50-летний доктор технических наук, профессор, специалист в области автомобилей и других самоходных машин, в начале 90-х переезжает из Челябинска в Израиль – своим ходом, на старенькой «Ауди-80», в сопровождении 16-летнего сына и чистопородного добермана. После многочисленных приключений в дороге он добирается до земли обетованной, где и испытывает на себе все «прелести» эмиграции высококвалифицированного интеллигентного человека с неподходящей для страны ассимиляции специальностью. Не желая, подобно многим своим собратьям, смириться с тотальной пролетаризацией советских эмигрантов, он открывает в Израиле ряд проектов, встречается со множеством людей, работает во многих странах Америки, Европы, Азии и Африки, и об этом ему тоже есть что рассказать!Обо всём этом – о жизни и карьере в СССР, о процессе эмиграции, об истинном лице Израиля, отлакированном в книгах отказников, о трансформации идеалов в реальность, о синдроме эмигранта, об особенностях работы в разных странах, о нестандартном и спорном выходе, который в конце концов находит герой романа, – и рассказывает автор своей книге.

Юрий Владимирович Гинзбург , Юрий Гинзбург

Биографии и Мемуары / Документальное
Савва Морозов
Савва Морозов

Имя Саввы Тимофеевича Морозова — символ загадочности русской души. Что может быть непонятнее для иностранца, чем расчетливый коммерсант, оказывающий бескорыстную помощь частному театру? Или богатейший капиталист, который поддерживает революционное движение, тем самым подписывая себе и своему сословию смертный приговор, срок исполнения которого заранее не известен? Самый загадочный эпизод в биографии Морозова — его безвременная кончина в возрасте 43 лет — еще долго будет привлекать внимание любителей исторических тайн. Сегодня фигура известнейшего купца-мецената окружена непроницаемым ореолом таинственности. Этот ореол искажает реальный образ Саввы Морозова. Историк А. И. Федорец вдумчиво анализирует общественно-политические и эстетические взгляды Саввы Морозова, пытается понять мотивы его деятельности, причины и следствия отдельных поступков. А в конечном итоге — найти тончайшую грань между реальностью и вымыслом. Книга «Савва Морозов» — это портрет купца на фоне эпохи. Портрет, максимально очищенный от случайных и намеренных искажений. А значит — отражающий реальный облик одного из наиболее известных русских коммерсантов.

Анна Ильинична Федорец , Максим Горький

Биографии и Мемуары / История / Русская классическая проза / Образование и наука / Документальное