Федина Пасха (сборник)

Не спалось. Назойлива одна и та же мысль: завтра опять на кухню. Все лето у горячей плиты, с раннего утра до поздна, в промежутках успеть одной вымыть посуду. Вначале ей это нравилось – тарелки, вилки, ложки, все мыльное летит в мойку. Все быстро. И вот стоят уже на широченном железном подносе горки чашек, нахлобученных одна на другую. Звякают на свои места ложки, вилки, громоздкие кастрюли нахально теснят на полке пищевые котлы. Порядок. Ольга любила все делать быстро и даже была довольна своим послушанием. Но за весь жаркий июль стала уставать. Понимала, что это послушание, зная, что Господь каждому дает свое. Видит ее душу. И пусть уж ей скоро за двадцать, все-таки тяжковато каждый день стоять у раскаленной плиты, отмахиваясь от назойливых мух, заглядывать с головой в большую старинную духовку. Печь представлялась даже в чем-то властной над ней, зависимой, кормящей всех и занимающей чуть ли не полкомнаты в полуподвале с низкими подслеповатыми окошками, закрытыми частой решеткой.

А как бы хотелось пойти хоть на короткое время к тенистой заводи, над которой развалилась ветвь раскидистой ивы – единственный укромный уголок, где можно сидеть (как Аленушка, обняв колени) и с теплой грустью смотреть на тихую обласканную гладь с плавающим одиноким листом, и думать…

…Или, например, вчера: после сильного ливня, в дальних уголках ограды монастыря, где кончаются все дорожки, пошлепала бы босиком по теплым, с пузырьками, лужам, нащупывая, где поглубже, как любила ходить дома, в детстве, и чувствовать теплую благодать земли, ощущая в себе детскую свежесть и благодарность Богу. Но эта плита… Было еще без десяти. Рановато. Может матушка Варвара пошлет другого на послушание. Скажет:

– Сегодня тебе, Ольга, на огород.

Вот там-то благодать – ветерок, птички, стрекозки. Все летает и радуется. А тут у печи…

Или хоть на сенокос: тут только шевелись да собирай граблями в охапку душистое свежее сено, глядишь – уже копна. Ветерок-то гуляет, весело, скорей-скорей, а вдруг дождь? В деревне выросла – знает. А там уже и высокую скирду граблями с бочков разравнивать…

Как-то незаметно зароились мысли. Одна сменялась противоположной и обе как будто правильные. Но так не могло быть. Потом заметила: рождались плоды, но быстро портились, загнивали и рождался новый плод, как будто бы хороший, но она чувствовала червоточинку, как бы какую-то незаслуженную обиду, которая упорно пробивалась наружу, желая казаться правильной, но незаметно переходила в зависть. Казалось, внутри шевелилось и возмущалось сознание и твердило ей: несправедливость есть везде. Может матушка в суете дел упустила тебя. Напомни ей. Ничего страшного нет. Ты же еще не послушница. Время идет, скоро уже осень и уж нигде не будут порхать в саду бабочки. Все у жаркой плиты. Разум везде нужен. Ольга задумалась: может матушка Варвара и впрямь забыла – ведь часто меняются послушницы в монастыре – везде и все надо уметь делать, не только на кухне. Ольга приготовилась собраться с мыслями, считая их разумными, но ее отвергла другая мысль: опомнись, Бог смотрит на тебя, ждет и оценит по твоим поступкам. Не искушайся. Это было тоже верно. Терпеть…

Было еще рано. Ольга встала уставшая, ощущая в душе что-то наподобие кризиса. Как хлеб, разрезанный на две равные части. С любой стороны все верно. Ольга зевнула. Посмотрела в окошко. Между домом и старым коровником виднелся залив. Ласточки уже деловито мешались перед окном. Что им надо в такую рань? Солнце драгоценным алмазом простреливало ажурную сень листвы, уже давно забывшую вчерашнюю грозу. И вдруг почему-то вспомнился, недавно сломанный грозой, большой сук с еще зеленоватыми яблочками. Листья еще не успели завянуть, спуская свои слезинки после вчерашнего дождя и, казалось, радостно стремились к солнцу и свету не думая сохнуть, как будто бы ничего и не было. Только красивые головки созревших яблок послушно лежали меж завядшей трепещущей листвы, предчувствуя свою недалекую кончину, ожидая Божие расположение.

Ольга еще не понимала, но что-то уж смутно ей подсказывало. У нее сейчас тоже непогода. Нудная зарождающаяся усталость. Давила ломающая безысходность. Не так, как у той яблоньки. Та трепещет и живет, не думая о последних деньках, хотя Господь и отмерил ей свою печать смерти. И как будто подтолкнуло. Устала, но продолжай. Это послушание. Устал – не убежишь от этого. Жизнь главней. Значит – тянись, живи. А Господь еще посмотрит, как ты. Вот и вся наука. Смирись и уповай на Бога. А там – что будет. Пробежала вереница сомнений и остановилась. Все. Пора на кухню.

…А через семь дней Ольгу перевели в просфорную, вместо занемогшей послушницы, а оттуда – на месяц убирать сено.

Потерпеть

Все уже было готово к отъезду. Водитель стоял у машины, дожидаясь пока, наконец, не заложили в кузов сложенные одно в другое, грохочущие ведра. Закрыл кузов.

– Ну что, садимся? – спросила мать Капитолина, оглядывая всех.

Одетые, как и подобает, для работ на подворье, в резиновых сапогах и готовые ехать, мы оглядели друг друга.