Генерал и его армия. Лучшие произведения в одном томе

«При изображении Отечественной войны в литературе, – наставляет меня г-н Богомолов, – крайне важен „воздух“, атмосфера времени, а она менялась. Если в 1941 году, в период отступления и чудовищных поражений, военачальники и командиры были для Сталина изменниками и трусами, то осенью 1943 года, когда Красная армия успешно наступала на тысячекилометровом фронте, они уже были победителями». Насчет «изменников и трусов» верно, а вот победителей у нас всего было два: один с адресом – «Москва, Кремль, товарищу Сталину», другой – бомж: «великий советский народ под водительством родной партии». Тех же, кто себя и впрямь ощутили победителями, Сталин убоялся не меньше, чем Гитлера в 1941-м; к их вразумлению и были призваны нововведения – Смерш и публичное повешение, где непременно присутствовала армия. Какое это производило впечатление на «победителей», я попытался описать. Спектакли такого рода были адресованы им, только не всеми это понималось отчетливо. В августе 1946 года по некоторым причинам спектакль с открытым судом над Власовым и его подельниками не состоялся, но меньше двух недель отделяло сообщение об их казни от Постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград»; далеко не все осознали, какая тут связь, но ощутили удушье нового террора.

Я смею думать, призвание Светлоокова достаточно сказалось в сценах вербовки и бессудного расстрела пленных, – так уж вакансия для него нашлась, почуяли, что сгодится паренек для такой работы. Особенно язвит г-на Богомолова – и трижды он к этому возвращается: как это он за два месяца вышел из лейтенантов в майоры. Ну, во-первых, то были месяцы войны и месяцы реорганизации; во-вторых, как уже сказано, хороший человек попался, а в-третьих, новые его хозяева ужо постарались, чтоб звание подобало б ему по должности – уполномоченного контрразведки при управлении армии. К тому же, пишу я, «настоящее его звание было загадкой: в каких-то малопонятных конспиративных целях стал он появляться то в форме саперного капитана, то лейтенанта-летчика, но чаще – майора-артиллериста…». Зачем он это делает, спрашивает Богомолов, его же знают в лицо, это нелепо и абсурдно. Вот и я так же спрашивал в 1943 году у офицеров Саратовского пограничного училища, где моя мать преподавала русский язык и литературу; по территории части, где их знали все официантки и все коты из склада продфуражного снабжения, они расхаживали в разных униформах, а то и в цивильном и на мои вопросы отвечали: «Значит, так надо». С тех пор я не спрашиваю. И я, извините, не ответчик за все ширли-мырли славных чекистов, любящих подчеркнуть таинственность своей службы.

Появление Светлоокова на Военном совете, возможно, унижает достоинство пяти-шести генералов, но ведь тон задает командующий, а почему он, хозяин армии, со Светлооковым избирает манеру безобидной пикировки, это кажется странным и адъютанту Донскому – покуда он не узнает, что генерал Кобрисов из репрессированных, а Светлооков имеет доступ.

Кажется, Бэкон сказал: «Знание – сила»; я бы добавил, что знание о нас тайного – сила втройне. Может быть, поэтому не приходит на ум Кобрисову тот рецепт, как «из Светлоокова в лучшем случае сделали бы котлету».

Богомолов-критик напоминает мне того старательного работника из русской классики, который «яичко испечет да сам и облупит». Уличив меня в нелепостях и абсурдах, следом расскажет, как было «в жизни, а не в сочинительстве». На некоем фронте, некоей армией командовал некий генерал Г-в, и приходила ежедневно медсестра – массировать ему контуженную спину. Чтоб не подумали чего, сообщается – женщина немолодая, мать двоих фронтовиков. Тем не менее капитан из контрразведки то

и заподозрил и спросил сестру, нет ли чего у нее с командующим. А она возьми и сообщи генералу. А генерал Г-в был нрава крутого, это подтверждают его портреты, он тут же позвонил по ВЧ Сталину и заявил, что ему не доверяют.

Товарищ Сталин – тоже, как известно, не лапша – оторопел и заверил Г-ва, что ничего подобного, доверяют вполне. То есть доверяют, что у Г-ва нет ничего с медичкой, ибо какие же еще признаки недоверия Г-в мог привести? Гнусного смершевца упекли на передовую – командовать взводом, а Г-ву через неделю присвоили генерал-полковника – очевидно, за отважный звонок, об его боевых достижениях не сказано.

Какие же выводы следуют из этого сокрушительного рассказа? Что всей крутости нрава не хватило генералу Г-ву, чтоб этого смершевца хоть послать подальше. Что управу на капитана из контрразведки мог найти командующий армией только у самого Верховного. Больше ни у кого! И разумеется, Верховный не мог не убрать этого болвана, провалившего слежку, и не заменить его следопытом более деликатным. Вот Светлооков-то и работает деликатно, у него к вербуемым подход дифференцированный, поэтому никто из них не сообщает об этом генералу Кобрисову, даже верный Шестериков. Генерал об этой вербовке догадывается, но догадка – еще не повод пожаловаться Сталину.