Голоса тишины

Боттичелли принадлежит флорентийское чувство прекрасного так же, как Тинторетто – венецианское. Он им дорожит, он с ним не борется, но он ему не поддаётся, как и Тинторетто не поддаётся венецианскому вкусу, и, прежде всего, потому, что искусство не поддаётся вкусу. Возможно, двусмысленность не укрепилась бы так основательно, если бы декоративное искусство Боттичелли было в меньшей степени обязано «Мадонне» Липпи, хранящейся в галерее Уффици, если бы не существовало динамики прерафаэлитов, и особенно если бы масштабы последних полотен Боттичелли были сопоставимы с масштабами «Весны». Тогда было бы очевидно, что многочисленные сцены (ибо его композиция сложная) лондонского «

Рождества», «Чуда святого Зиновия» принадлежат художнику, столь же чуждому Липпи, как и тому, чем любовался Рёскин и чьё искусство ещё ждёт своих поклонников. Художнику, «деформирующему» почти так же, как Эль Греко, художнику, которого отделяет от барокко его равнодушие к глубине. Кривизна его линии, которая не стремилась более к декоративности, не стремилась к изображению, но имела целью свою собственную выразительность, как и его вкус к летящим фигурам, должны были привести к подобному «Рождеству

». Выделять детали этого панно вовсе не просто: они высвечивают ангелов в «Рождении Венеры», фигуру женщины, откусывающей веточку, в «Весне». Они показывают, что у Боттичелли искусство ню – Венеры, Истины в «

Клевете Апеллеса»[292] – противоположно тому, что обычно видится. Не случайно эти изображения отозвались в творчестве северных художников; неизгладимые переплетения линий обводят контуром их пёстрый ковер, подобно тому, как неизгладимые переплетения мускулов гнут и чеканят ту или иную фигуру Микеланджело, на первый взгляд намеченную вчерне. Если монах Липпи с лёгким сердцем спал со своей монашкой, то Боттичелли сжигал свои полотна (нельзя забывать, в каких масштабах его мирское творчество уничтожено огнём). Поцелуй Христу, Богоматерь и соседняя фигура в мюнхенской «Пьете

» более, нежели знаменитые Угрызения совести в «Клевете», символизируют последний период творчества Боттичелли, но они также свидетельствуют и о первом периоде: быть может, та Флоренция, которая ранее ждала Савонаролу, и та Флоренция, которой не удавалось его забыть, стремилась не только к гирляндам.

Оружие насекомых – их члены, они снабжены ими от рождения и не могут их заменить; у гения отрастают невидимые руки, которые меняются столь долго, сколь долго он работает; благодаря им он создаёт формы, которые живут, чей удел – бессмертие, непредсказуемая пища, источник его метаморфозы.

VI

Вот почему столь сложна зависимость между искусством и историей. Быть может, степень этой сложности была бы меньше, если бы мы не стремились к неукоснительной точности.