Голоса тишины

Мастера западного преображения, для кого живопись стала средством доступа в некий космический или сверхчеловеческий мир, как давно до них она иногда была средством доступа в мир сакральный, имеют сегодня тем меньше влияния, что худшая живопись смехотворным образом не переставала причислять себя к ним (театральное есть карикатура возвышенного). Они оказывают на современное искусство меньшее влияние, чем Эль Греко, Вермеер или Пьеро, но остаются высокими духовными ценностями. Нашей цивилизации, а не только романтизма; в чём состоит мыслимое сходство флорентийского Микеланджело, последних творений Рембрандта скорее с Бетховеном, чем с Бахом? Сегодня их мир принадлежит утраченному. Этот мир вносит в каждое искусство то, что не ограничивается этим искусством: Майоль не изваял бы ни шартрского «Давида

», ни «Пьету Ронкалли

», Равель – не Бах, а Малларме – не Шекспир. Но в долине смерти, где XIX век соединял Шекспира с Бетховеном, а Микеланджело с Рембрандтом, он соединял их всех с мудрецами, героями и святыми. Они были свидетелями божественной способности человека, а также акушерами человека будущего. Великие мифы этого века – свобода, демократия, наука, прогресс – устремлены к величайшей надежде, которую когда-либо питало человечество со времен Катакомб. Когда потоки времени поглотят в братской глубине забвения обломки этого страстного поиска, быть может, люди заметят, что ничто иное не стремилось так одарить всех людей их собственным величием. Но хотя эти подспудные голоса ещё рокочут в глубине того, что есть лучшего в нашем времени, хотя ни один культурный человек от них не отрекается, хотя невозможно представить себе Запад без них, Рембрандт и Микеланджело сближаются с Шекспиром подобно тому, как они сближаются со своими соперниками, как трансцендентная часть тех или иных мозаик Монреале, или часть «Рыцарей

» Шартра и Реймса соединяются с Данте, с Наумбургом или Везле.

Между тем через узкую и глубокую перспективу, которую открыли эти творцы и творения, владеющие нашим сознанием, всё прошлое проваливалось в пучину. И так же, как недавно изолировали не исчезнувшую и ставшую легендарной эпоху, а героическую позицию, которая, казалось, возвышалась над историей, Мане и нарождавшееся современное искусство отделили от предыдущих веков некую позицию художественную.