Голоса тишины

Не станем злоупотреблять словом «буржуазный»: истинным противником современного искусства является не Жозеф Прюдом, не аптекарь Оме[355]

, а граф Ньёверкерк, хранитель Лувра. Различие независимых художников постепенно исчезает в единении, которое наводит на мысль об одном и том же противнике. Но искусство, защищаемое официальными кругами, принадлежало не только им: кроме религиозного, которое претендовало на поучительность, оно включало, по крайней мере, академизм и живопись интерьеров. Первое начиналось с культа римского итальянизма и заканчивалось государственным заказом; оно было настолько влиятельным, что государство распоряжалось преподаванием рисунка: награды, которые давали право на заказы, присуждались преподавателями, в большинстве своём послушными режиму. Отсюда, с одной стороны, Винтерхальтер

[356]

, с другой – наполеоновские сражения, написанные для Наполеона III, картины вроде битвы при Жемаппе – для Жюля Греви, и «поправки» Микеланджело – в пользу региональных сельскохозяйственных выставок; отсюда множество полотен, предназначенных для провинциальных музеев. «Частное» искусство существенно отличалось от государственного: создаваемое ради того, чтобы сочетаться с антикварной меблировкой, оно было привязано, главным образом, к малым голландцам и мастерам французского XVIII века. Его символизировало творчество Мейссонье. Буржуазия познакомилась с тем, о чем не хочется думать: с искусством подделки. Текст, содержавший ходатайство перед итальянским сенатом относительно поддержки экспорта произведений искусства, свидетельствует, что в конце XIX века только во Флоренции постоянно работали тысяча сто фальсификаторов; одним из изобретений их «школы» был никогда не существовавший третьестепенный портрет XV века. Фальсифицированные и подлинные произведения требовали размещения в музее с тем большей настойчивостью, что для общества того времени искусство принадлежало прошлому. В то время как независимые художники оставляли в картинах только то, что делало их живописью, буржуазия извлекала из музея некое историческое искусство, искусство светское, искусство, описывающее случаи из жизни, чьих отдельных авторов она прославляла. К основным произведениям плохих художников она добавила второстепенные или угодливые произведения хороших художников, добилась того, что Коро стали принимать в качестве сентиментального пейзажиста; до сих пор большой талант Милле заслоняется славой дурного тона, выпавшей на долю «Анжелюса». Искусство, которое она защищала, было, в сущности, редко её искусством; тирания, которую оно проявляло, была бы непонятной, если бы его воздействие не сопрягалось с эффективной и строгой деятельностью Управления изобразительных искусств. И то, и другое предполагало (и хотело навязать) живописи роль, совершенно иную в сравнении с её ролью в христианском мире, даже во времена великих монархий; имелось в виду лишить её всякой высшей значимости для общества, которое начинало её лишаться. Победоносная буржуазия хотела видеть мир «поступков», который никакая трансцендентность не предполагала бы, и который не обязывал бы её ни к чему. Художник отвергал этот мир вплоть до того, что бежал от него, ибо мир для него был неотделим от высшей ценности: его искусства.