Голоса тишины

Когда рождается искусство модернизма, к 1860 г., народное искусство начинает агонизировать вместе с огнями Иванова дня, Карнавалом и майскими деревьями; оно входит в мир художников как раз тогда, когда перестаёт существовать. Оно было оторвано от аристократического искусства, когда светская культура накладывалась на христианскую культуру, и было связано с готикой в той мере, в которой готика отражала чувства, выражаемые самим народным искусством: гравюра на дереве Прота – мелочь великой готики; Жоржен не мелочь рядом с Делакруа. И не случайно народные картинки упорно сохраняют исчезнувших героев Джотто; вслед за «святочными картинками» Эпиналя придёт Наполеон. Как бы ни были связаны различные виды народного искусства с легендами и религиями, прежде всего в Западной Европе, они, кажется, передают звучание готики. В то же время по всей Европе (с тех пор, как исчезла другая манера – кельтских монет, возможно, восходящая к доисторическим временам и, что не исключено, являющаяся творческим почерком великих кочевых народов) эти искусства обращаются к гораздо более элементарному стилю – посуды для хлеба и масла, похожему и у славян, и на западе Европы: это украшение безделиц, где готика – развитие формы. Самые распространённые произведения неверно ориентируют нас в том, что любое народное искусство – смутно готическое; удачи в этой области не внушают подобного ощущения, и это может касаться только европейского творчества. Китайскому народному искусству неизвестен стиль наших пастушеских посохов, Африка и Полинезия добавляют свои характерные резкости; изображения, порождаемые сегодня исламской традицией, – из области каллиграфии. Готика сливается с неким

народным искусством (что, кажется, давно символизирует вообще народные искусства), и это сочетание неподвижности и сентиментализма. Ни народные искусства Азии, ни керамика гебров[367]

, где, в конце концов, угадывается одно из выражений народного искусства Византии, не стремятся к ломаной манере, к плойке. В Центральной Европе арабеска, встречающаяся в народном искусстве, пройдя через барокко, перестаёт выражать движение и глубину, становится подчас похожей на восточный изгиб или простенькую лирическую каллиграфию; это искусство сталкивает вялые водянистые изгибы с гораздо более простыми, нежели готические структуры, геометрическими линиями, и порой создаёт рисунок, напоминающий скорее Дюфи, чем средневековую резьбу по дереву. Каковы бы ни были эти линии, народное искусство старается сохранять выразительность прошлого, которому угрожают формы цивилизации, где рождается аристократическое искусство, – экспрессию древнейшего, по которой скользят цивилизации, как воспоминание о каторжном труде… Эти формы, однако, влекут «исторические виды искусства», откуда они проистекают, к той же глубине: соединяют святых и богатырей, Картуша, Мандрена, Юдифь и романтических охотников в какой-то жёсткости, вплоть до волюты, которую дерево недостаточно выравнивает. Это ясно видно в бретонском искусстве, обладающем квазимонументальными произведениями, к тому же датированными. Знаменитые распятия начинаются с эпохи Возрождения, борются с ним по сей день. Персонажи этих распятий пытаются подчинить себе фигуры княжеских надгробий и изображают, наряду со старым крестьянским обличьем или ликами апостолов, которые суть бедные родственники замечательных прароманских изображений Оверни, сеньоров с плюмажами, чья окоченелость напоминает Испанию, утяжелённую теми же линиями, которые вскоре утяжелят, в интерьерах бретонских церквей, танцующую и позолоченную Италию.

Народный колорит – от картинок до фигурок святых – не менее отличается от колорита музея, чем народный рисунок от рисунка Академии; и его область свободнее, чем область форм, чья преемственность нередко очевидна. Фигурки святых Прованса – до такой степени пятна, что когда современные мастера, изготавливающие фигурки святых, чтобы увеличить их до размеров статуэток, желают изобразить их настоящее лицо, исчезает качество. Их колорит, как и колорит разрисованных картинок, хотя и тоньше, однако ни романский, ни готический; это колорит бирюзовых и коралловых дощечек северных стран, колорит варварских украшений из стекла, украшений из перьев и праздничных костюмов – один из древнейших языков. Все эти виды искусства принадлежат одной общей цивилизации, инородной во времени, как другие инородны в пространстве; миру мистерии (и Петрушки), но не театра. Чтобы мы испытали здесь больше, чем некое неопределённое удовольствие, им не хватает только части будущего, неотделимой от гениальности…

Византийская керамика, XIII в.