Голоса тишины

Обнаружив, что стать искусством можно, только упорядочивая последовательность таких отобранных фрагментов, кино начинало брать уроки режиссуры у великих венецианцев, мастеров барокко; по мере того, как фотография и кино становились искусством, делалось заметным, как стиль каждого фотографа, каждого кинорежиссёра отличается от стиля другого фотографа, другого кинорежиссёра.

Может быть, специфический характер искусства был бы признан раньше (Констебл, Гойя, Жерико, Делакруа, Коро, Домье и многие другие предшественники это прекрасно знали), если бы литературный романтизм, – романтический в сравнении с повествованием Флобера, которое шло за ним вслед, – не утвердился как реалистический в сравнении с трагедией. Искусство намеревалось извлекать из сырых элементов действительности, которые оно отбирало, свою величайшую по силе поэзию и полагало, что находило предшественников в творчестве мастеров готики.

Речь о поздней готике: Теофиль Готье сожалел, что «не нашёл времени посетить собор, когда проезжал через Шартр». После эфемерной живописности машикулей (галерей с навесными бойницами) романтики подошли к мифу о «великом мастере Средневековья», чьё последнее выражение – легенда о Таможеннике Руссо, то есть о гении как непосредственном выразителе чувств.

К мифу, связанному с другим мифом – о народном художнике, рассматриваемом как художник инстинкта; к мифу, который одновременно признавал права природы и даровал художникам права господина. Он существовал благодаря анонимности средневековых скульпторов и слабых исторических знаний об их творчестве: все соборы представали как единое целое. Он поддерживался также самим словом «готика», вызывавшим в воображении как деревянную скульптуру алтарей, скульптурные элементы обстановки, так и скульптуру мастеров Шартра и Наумбурга. Но «Прекрасный Бог» Амьенского собора и его торжественные ритмы, «

Сотворение Адама» в Шартрском соборе, «Ута

» Наумбурга гораздо вернее и глубже предвещали Мазаччо, чем появление множества деревянных фигурок. Готический стиль, чьими приверженцами были многочисленные мастера, в самом процессе творения не более ремесленный, чем тот, другой стиль, также известный многочисленными мастерами, – стиль Возрождения, – даже если бы мы утратили имена его великих творцов.

На место «эмоционального человека» недавнего времени пришёл верующий, известный в далёком прошлом. И тот, и другой – преимущественно плотники, как святой Иосиф. Плодом вдохновения такого ремесленника, который вырезал и ваял со всей искренностью души то, что он наивно видел или с увлечением воображал, были совершеннейшие творения. Вдохновение простодушия, волосы Бетховена, а вскоре – борода Верлена; любовь к оленёнку или любовь ко льву, – искусство всегда плод любви. В слове «ремесленник» таились скромность и отсутствие ясного знания в большей мере, нежели техники, но следовало его оправдывать, чтобы скульптор высекал скульптуру. Анджелико был великим художником, потому что был святым; особенностям своей манеры мастер Шартра обязан чистоте своего сердца. И оба черпали свою гениальность, подражая делам Божьим. Возможно, живопись Франциска Ассизского превзошла бы творения Джотто.

Великий легендарный мастер неотделим от апогея религиозных культур; но эпоха веры – некий мир, где присутствуют боги, – создаёт между художником и тем, что он изображает, не столько ремесленную, сколько магическую связь. Смирение скульпторов Муассака или Юньгана не то же самое, что скромность фабриканта кукол; и страсть христианского художника, который впервые посмел вдохнуть внутреннюю жизнь в каменную маску, менее далека от страсти монаха-проповедника крестового похода или отшельничества, чем от вкуса скульптора, выделывающего живописные орнаменты. То, что пророк Израиля – не академик, не значит, что он пишет для широкой публики.