Идолы театра. Долгое прощание

Примечательной чертой страха-тревоги-трепета-ужаса является то, что он парализует волю человека перед лицом опасности, вводит его тело в состояние ступора, беспомощности, неподвижности и оцепенения. В состоянии такого страха человек не способен принимать решение и реагировать на опасность: Лакан приводит пример рассказов «Страхи» А. Чехова и «Ужас» А. Куприна для иллюстрации состояния, когда к человеку приближается объект влечения, и человек боится раствориться в нем, утратив свою самость полностью, потеряв её в Das Ding. Так рождается

базовая основа страха – тревога утратить себя. Страх вторгается в организм человека извне, вызывая душевную травму, спровоцированную ужасом перед встречей с желаемым объектом. Объект-вещь, объект влечения, желания, наслаждения, представляет собой опасность, потому что отбирает у человека самость, и в этом его действие сродни действию оргазма.

Объектом предельного желания, не связанного с чувственностью, является Бог, Отец, Большой Другой, который вызывает комплексную тревогу вины, ответственности, судьбы, смерти, пустоты и отсутствия смысла. На языке феноменологии религии Р. Отто такой страх по отношению к Большому Другому наиболее точно определяет как состояние впечатления от встречи с «нуминозным» (священным) и намекает на ощущение верующим субъектом благоговейного «ужаса» перед лицом сакрального, потустороннего, сверхестественного[167]. Такой же нуминозный страх, священный ужас, сакральный трепет вызывает архетипический герой Юнга – Трикстер – главный персонаж высокой комедии, – когда он из клоуна, скомороха, варвара и насмешника превращается в героя, в юродивого, в безумца, в Мессию. Типичным Трикстером является

«Человек-Загадка» – сквозной образ фильмографии Д. Линча, берущий свое начало в «Шоссе в никуда». Именно Трикстер – вездесущий, неуловимый, легко переключающий коды, меняющий регистры и пересекающий границы между мирами – является симптомом прорыва Реального, появления опыта смерти, Ничто, пустоты в негативной онтологии отсутствия и Бога, Истины, Чуда в позитивной метафизике присутствия.

Примечательно, что линчевский Человек-Загадка, тасующий разные формы реальности, появляется в конце фильма с камерой, воплощая, таким образом, оптику взгляда, который не есть глаза: основное правило экранной культуры. Посредством Чехова Лакан, теориями которого вдохновлялся Линч, связывал тревогу и взгляд, полагая, что вещи смотрят на нас,

что глаза у человека открываются в месте фундаментальной утраты субъектности под влиянием объекта желания. Мы говорили (на примере глаз героинь Джулии Робертс), что взгляд обладает двойным назначением: он расшивает и сшивает, пугает и успокаивает, тревожит и очаровывает нас, разбуживает наше бессознательное и ткет из него новый нарратив, губит и спасает. Тревогу как раз вызывает «расшивающий» взгляд, потому что он падает в кастрационную расщелину между Реальным и Воображаемым, между зеркальным двойником и телом, и субъект начинает остро ощущать нехватку под взглядом Другого, утрачивая иллюзоный сценарий своей благополучной идентичности. Взгляд Другого раздирает цепочку иллюзорных означающих, которая заполняла «Я», предоставляя ему ощущение привычности образа жизни, автоматизма восприятия, слаженности, потерять которые субъект смертельно боится. Воистину, – это глаза, которые содержат радикальный разрыв, провокацию, слом реальности. Из них говорит демон, как сказал бы Карл Юнг. Но из этих же глаз говорит Бог, Большой Другой, потому что глаза содержат «зов» (интерпелляцию), передают стремление человека перейти от неструктурированного реального тела к воображаемому образу идентичности. Они выполняют не только эмансипационную, но иллюзорно-компенсационную, а также теоонтологическую функции: «расшивающий» взгляд одновременно «сшивает» и «перепрошивает» субъекта, заполняя пустоту новым сценарием Я-идеала как фантазма или возвращая человеку его подлинную самость. Всё зависит от обстоятельств: взгляд рушит, взгляд повергает в бездну, взгляд обольщает и взгляд строит мост через бездну. Человеком овладевает амбивалентное нежелание-желание посмотреть вглубь, в место пребывания «того», что «смотрит» на него, в пропасть Реального, и это желание переживается как страх – нуминозная смесь благоговения и ужаса, влечения и отвращения.