Идолы театра. Долгое прощание

В данном контексте церковный девиз венчания «в радости и в горе» означает элемент комического в любви. Настоящая любовь предполагает, что в ней земное и небесное, возвышенное и смешное, сакральное и профанное, умное и банальное, бытийное и бытовое, божественное и мещанское, высокое и низкое в одинаковой мере присутствуют и уравнены, ибо все качества любимого человека приятны любящему: и его талант, и его травмы, и его ум, и его болезни, и его красота, и его физиология, и его глупость, и его интимные неловкости: от Реального до Символического, от возвышенного до смешного. Здесь, в отличие от куртуазной любви, нет места для фантазма: любящий не создает из любимого человека непроницаемый идеал закрытого идола, демона, кумира. Здесь кастрируется Другой как объект petit а. Другой как любимый, Ближний, – это сама нагость, само лицо уязвимости, смертное и смешное, трагическое и потешное. Любящий имеет свои нехватки и вполне способен принять слабости другого человека. Венчальная радость – это Символическое по отношению к семейному горю и Реальное по отношению к куртуазному наслаждению. Горе – это Реальное относительно венчальной радости и Символическое относительно неё же, если под «горем» понимать аффекты драматических любовных страстей и «сердечных» лирических страданий. Мы вместе и в том, и в том, и в высоком, и в низком, ибо в Боге всё едино. В этом и состоит правда божественной комедии Данте как трагедии.

Великая сила комедии заключается в том, что в ней трагическое и комическое выполняют двойную функцию: они одновременно – Символическое и Реальное, имманентное и трансцендентное, онтическое и онтологическое, профанное и сакральное. Монтаж комедии разрывает с миром видимостей: он показывает нам избыток Реального и его нехватку, пустоту и полноту, смех и грех, молитву и повседневность. Здесь есть место и синтагме, и парадигме, и самости, и инаковости, и синхронии, и диахронии. Здесь метафора переплетается с метонимией. Язык переплетается с тишиной, красивые слова с неловкими бормотаниями симптоматической речи больного, поэзия с детским лепетом. В ситуации высшего морального проявления личности человека нет места для ложного стыда, потому что нет места для непристойного желания. Так проявляется высшая божественная природа человека, так вместо зеркала экрана формируется самость. Любовь лишена ненужной пафосной возвышенности: Бог пребывает не где-то там, а здесь, среди людей, в гуще их любви и единения, в епифании ненакрашенного лица любимой, в бытовой неказистости любимого. «Будьте, как дети», – это отсутствие зазора лжи между мнимостью и подлинностью, Реальным и Символическим. Комедия – бесхитростна и естественна в своей радости. Она – непосредственна. «Поэзия должна быть глуповата», – как говорил Пушкин. Комедия – это поэзия

без макияжа.

Вуди Аллен и Эльдар Рязанов показывают нам трансцендентное таинство подлинного единения между людьми. «Чудо любви – это смешное чудо», – говорит Аленка Зупанчич[171]. Чудо любви – это отсутствие страха перед Реальным, перед тем, что составляет бездну человека, потому что там под спудом демонических страстей пребывает Бог. Этим подлинные комедии отличаются от эстетизированных катастроф, от циничных комедий постмодерной экранной культуры, смакующих зло, смеющихся над добром, трансгрессивных и уродливых. В любви человек пребывает вне цепочки символических означающих, он не обменивается ни с кем воображаемыми сценариями идентичности и не создает себе идолов в лице объектов желания. Фрейдовский психоанализ и творчество Лакана периода Символического отождествили любовь и очарование, сводя любовь к фатальной прелести иллюзорного чувства, завершающегося депрессией и неврозом. В настоящей любви нельзя разочароваться, потому что не очаровывался. Разве можно очароваться смешным инвалидом из фильма «Арахисовый сокол»? Это подлинно трагическая комедия создана для любви. Каждый из нас в любви – её герой. В любви мы видим нелепого человека, человека в нехватке, человека без воображаемой дистанции, слабого, порой убогого, но прекрасного. Его нелепость и смехотворность никак не лишают его возвышенности. Более того, бытовая нелепость любимого как проявление реальности по отношению к его идеалу есть Возвышенное (Символическое) по отношению к его реальной боли. Банальность и оригинальность, талантливость и бездарность, ум и глупость, праздник и будни – всё воспринимается одинаково, всё есть всем и всё есть ничем. Апостол Павел любил риторический прием взаимного отрицания, произнося слово «впрочем» и этим как бы снимая оппозиции. Жена подчиняется мужу, впрочем, муж не может без жены: ведь женщина порой «командует» своим партнером! Речь идет о чудесной доступности сакрального, в его обыденной трепетной близости, в его щемящей проникновенности.