Игра слов. Практика и идеология художественного перевода

When he woke in the woods in the dark and the cold of the night he’d reach out to touch the child sleeping beside him. Nights dark beyond darkness and the days more gray each one than what had gone before. Like the onset of some cold glaucoma dimming away the world. His hand rose and fell softly with each precious breath. He pushed away the plastic tarpaulin and raised himself in the stinking robes and blankets and looked toward the east for any light but there was none. In the dream from which he’d wakened he had wandered in a cave where the child led him by the hand. Their light playing over the wet flowstone walls. Like pilgrims in a fable swallowed up and lost among the inward parts of some granitic beast. Deep stone flues where the water dripped and sang. Tolling in the silence the minutes of the earth and the hours and the days of it and the years without cease. Until they stood in a great stone room where lay a black and ancient lake. And on the far shore a creature that raised its dripping mouth from the rimstone pool and stared into the light with eyes dead white and sightless as the eggs of spiders. It swung its head low over the water as if to take the scent of what it could not see. Crouching there pale and naked and translucent, its alabaster bones cast up in shadow on the rocks behind it. Its bowels, its beating heart. The brain that pulsed in a dull glass bell. It swung its head from side to side and then gave out a low moan and turned and lurched away and loped soundlessly into the dark.

With the first gray light he rose and left the boy sleeping and walked out to the road and squatted and studied the country to the south. Barren, silent, godless. He thought the month was October but he wasnt sure. He hadnt kept a calendar for years. They were moving south. There’d be no surviving another winter here.

В этом выразительном отрывке сосредоточены вся суть и вся атмосфера книги. Может быть, главное, чему обязана она своим громким успехом, – это исключительно высокий уровень наглядности, уникальный сплав формы с содержанием, отвечающих друг другу как нельзя лучше. Для изображения постапокалиптического ландшафта – этой выжженной, бесплодной, обреченной земли, сквозь мглу над которой никогда не проглядывает солнце, – нет более подходящего средства, чем проза Маккарти – ровная, однообразная, почти лишенная знаков препинания (а значит, и перепадов интонации) с убийственно монотонным полисиндетоном (вы уже знаете, что это такое) и без единого всплеска явной поэтичности, который можно было бы принять за проблеск надежды. Barren, silent, godless – эти слова равно применимы здесь и к самому тексту, и к стоящей за ним картинке. Маккарти – законченный пессимист, и в других его книгах тоже нет ничего веселого, но тут его обычная жизненная позиция, кажется, нашла свое идеальное зрительное воплощение.

Выше я говорил, что один и тот же стилистический прием может работать у разных писателей совершенно по-разному. Вот примеры полисиндетона без запятых у Льва Толстого в “Хаджи-Мурате”: