Императорский покер

Этот солдат не понимал, что постоянные войны вызываются не его идолом (и Наполеон постоянно старался вбить это ему в голову своими воззваниями), но теми, idée fixe которых стало свержение "корсиканского узурпатора" с трон – англичанами, которые платили за это золотом, и законным Александром. Причины ему были до лампочки, важными для него были эффекты. А вот эффекты не всегда были радостными. Солнце, осветившее поле битвы под Аустерлицем, и которое император назвал "солнцем победы", не могло изменить факта, что точнехонько в то же самое время тратящая массу средств на празднование побед Франция очутилась на краю экономического банкротства. А кто его чувствовал более всего болезненно? Семьи крестьян, рабочих и ремесленников, то есть семьи храбрых, но постоянно отсутствующих дома французских парней.

Не без значения были и другие обстоятельства, из разряда, скорее, интимных, поскольку соломенные многие годы жены и невесты призывников испытывали страшный год не одного только хлеба, и от этого недостатка им в головы приходили всякие глупые мысли. И солдату постепенно все это перестало нравиться. "Бога войны" он все так же обожал, но вот войну обожать перестал.

Первым это заметил один из честнейших офицеров Великой Армии, генерал Мутон, в канун… Аустерлица. Когда собравшиеся вокруг Наполеона штабные начали кадить перед ним ладаном, подчеркивая энтузиазм армии, радостные восклицания и т.д. (один из наиболее усердных даже заверял, что "армия с радостью пойдет маршем даже в Китай"). Мутон на все это сухо заявил так:

- Вы обманываетесь, господа, и, что самое плохое, обманываете еще и императора. Все те "ура", на которые вы ссылаетесь, доказывают нечто совершенно противоположное. Армия устала и желает мира, а здравицы в честь Его Императорского Величества провозглашает только лишь потому, что только он один способен этот мир обеспечить…

И далее, не обращая внимания на "незаметные" знаки заткнуться:

- Я прекрасно понимаю, сколь болезненным для вас являются эти мои слова, но правда именно такова. Армия находится у края своих сил. Если она получит приказ продолжать сражаться, она подчинится, но уже вопреки сердцу – по принуждению. Армия проявляет столько энтузиазма в канун битвы, поскольку надеется, что завтра все это закончится, и они все смогут вернуться домой.

Эти слова, лучше всего свидетельствующие о гражданской отваге их автора (французский историк Мансерон назвал его "Кассандрой, которую Наполеон посадил в своем штабе") стоили Мутону маршальского жезла – он не получил его от Бонапарте, хотя заслуживал многократно больше, чем большинство из тех, что его получили.

Мутон несколько пересолил в своей бравурном выступлении, но оказался хорошим (с точки же зрения Бонапарте, скорее, "плохим") пророком. Именно в ходе очередной войны с Россией, в 1807 году, после нескольких битв – вместо "Да здравствует император!" – окрики: "Да здравствует мир!". В этом плане император обладал абсолютным слухом, и он понял, о чем это свидетельствует. Отчасти, виноваты были атмосферные условия, та "пятая стихия", как называли польскую грязь (кампания имела место во время весьма гадких зимы и весны), но только лишь частично.

Так что в этот раз Наполеон в меньшей степени поставил на солдатские массы, в большей степени – на маршалов. Он должен был поступить так и по иной причины: из невозможности разделиться на трех "богов войны". Операции в этой войне шли на громадном фронте, и потому отдельные корпуса большую часть времени воевали самостоятельно, или кооперируясь друг с другом, они были лишены непосредственного надзора со стороны Наполеона. Такое происходило и перед Аустерлицем, но недолго и в очень малом масштабе. На сей раз маршалам предстояло сдать более серьезный экзамен, и, что самое интересное, они сдали его на "отлично". На это недолгое время они позабыли про вражду, поддерживали один другого и действовали совместно, словно братья. Сами они еще не устали, семьи их не бедствовали, а любовниц в любом количестве находили на месте любого постоя. И им все время было мало титулов и лавров. Потому-то в этом раунде они сделались фигурами.

В царской армии ситуация выглядела идентично, но вот ее причины выглядели по-другому. Российские солдаты не поменяли своего военного мировоззрения, так как у них его вообще не было. Они всегда были автоматами, которые заводились страхом; все время они удерживались в рамках прусской дисциплины по образцу Фридриха II, о рисках которой тот же самый Фридрих II как-то сказал одному из своих генералов:

- Для меня величайшей загадкой остается то, почему я и вы остаемся в безопасности в нашем лагере.

Но они тоже были ужасно измучены, потому зимой 1806/1807 года французы на своем пути находили покрытые чудовищными рубцами трупы российских дезертиров, которых царские генералы сотнями прогоняли сквозь строй со шпицрутенами.