Императорский покер

Впечатляющим выступлением Бернадотта было его поведение в 1809 году под Ваграмом. Тогда он оспорил императорский план баталии, рекламируя собственный. Потому, когда во время боя он и его корпус начали в спешке отступать, Наполеон остановил его, спрашивая, не это ли тот самый гениальный маневр, с помощью которого маршал желает разбить австрийцев. То, как отреагировал на эти слова Бернадотт – уже после битвы – было истинным шедевром наглости. А именно, он выпустил незаконную прокламацию, в которой все заслуги за победу под Ваграмом приписал… себе и своим солдатам. Тут уже чаша терпения Наполеона переполнилась – опозоренный корпус Бернадотта был в качестве наказания расформирован, сам же маршал был изгнан из Великой Армии под предлогом "необходимости лечения на водах".

В 1810 году, шведы, желающие иметь в стране хоть какого-нибудь солдата, выбрали его наследником шведского трона, благодаря чему плаксивая Дезидерия сделалась впоследствии шведской королевой.

Генерал Каффарелли выдал о Бернадотте следующее мнение, с которым соглашались практически все, которые того знал: "Льстящий черни, предательский и опасный неприятель".

Пришла очередь Людовика Николя Даву (1770-1823). Этот был родом из старинной бургундской дворянской семьи, в которой армейские традиции были настолько сильны, что говорили: "Всякий раз, когда рождается Даву, одна сабля извлекается из ножен".

Он тоже поначалу не любил Наполеона, вплоть до битвы под Абукиром в Египте. После сражения начал было на что-то жаловаться, и тогда Наполеон взял его под руку и повел в палатку. Во время беседы никто им не ассистировал, так что не известно, каким это образом корсиканский чародей околдовал бургундца. Фактом же остается то, что, выйдя из палатки, Даву сделался вернейшим слугой "бога войны". Один из немногих маршалов, он не предал его в 1814 году, и единственным так никогда и не признал Бурбонов.

Макдоннелл написал о Даву: "У Даву был странный характер. Это был человек холодный, жесткий, страшный ригорист, упрямый и абсолютно неподкупный. Он соединял в себе неустанную заботу о солдат, которые любили его, но боялись как огня, с безжалостной суровостью по отношению к собственным офицерам, в особенности, полковникам, когда же он стал маршалом – то к генералам, которые ненавидели его от всей души". Здесь следует пояснить, почему солдаты "любили его, но боялись как огня". Боялись, потому что, за малейшее проявление недостатка дисциплины, не говоря уже о грабежах и насилии, в корпусе Даву можно было получить на прощание несколько граммов свинца в голову (говаривали, что "там, где Даву, цыплята без малейших опасений прогуливаться среди казарм"). А любили потому, что это был единственный корпус, в котором всегда имелись все, до последнего, санитары или полевые кухни.

Историки утверждают, будто бы Даву был "единственным учеником Наполеона", и что "он единственный понимал глубину наполеоновских стратегических концепций", с чем сложно дискутировать. В наилучшей кондиции Даву находился под Ауэрштедтом и Экмюлем, благодаря чему получил от императора титулы герцога Ауэрштедтского и князя Экмюльского. В, скорее, мизерной степени это компенсировало ему тот факт, что в течение пятнадцати лет продолжительности наполеоновской эпохи ревнивый Бонапарте постоянно отодвигал его в тень менее талантливых коллег-маршалов, не поверяя постов, соответствующих способностям Даву.

Даву, хотя во всех отношениях был противоположностью "негодяя Понте-Корво", имел – точно так же, как и Бернадотт – всего одного приятеля. Приятелем Бернадотта был Ней, самый храбрый, но и самый наивный из сателлитов Наполеона. Приятелем Даву был маршал Удино, единственный человек, с которым Даву был на "ты", даже в официальных письмах. Когда в 1815 году, перед самым Ватерлоо, Удино выступил против Наполеона, маршал Даву, в то время военный министр, в сухом, бесстрастном приказе рекомендовал ему отправиться в собственные имения и навсегда разорвал дружеские отношения, соединявшие его с Удино два десятка лет. Даву, хотя и дискриминируемый императором, никогда не излечился от одного редкого, органического дефекта: его сердце обладало исключительно малой емкостью – в нем не было места на еще одну верность.

Второй гасконец из этой компании, Жан Ланн (1769-1809), был сыном крестьянина, начинал он как подмастерье в красильне. Только в 1792 году он добровольцем поступил в республиканскую армию, и с той поры, куда бы он не попал, все вокруг окрашивалось в красный цвет. Эту его одушевленность рубкой и стрельбой оценили, и в течение всего лишь четырех лет продвинули до генерала. Всей своей последующей карьерой он должен был благодарить Бонапарте, и он был единственным маршалом, который позволял себе ссориться с императором, ругаться в его присутствии и даже ему угрожать. И вообще, он любил много и громко высказываться, ссориться и сочно ругаться. Наполеон все это ему прощал.