Императорский покер

Но имелась еще одна причина, относительно которой во французских казармах раздавались не слишком-то изысканные шуточки. Речь шла о чувствах царя к прусской королеве, красавице Луизе, которая – как мы помним – пользуясь слепотой собственного супруга, столь гостеприимно приняла Александра год назад в Бердине. Это она, "героическое божище всего народа, священное воплощение отчизны", инициировала, не известно зачем, войну Пруссии и "богом войны" и таким образом отчизну уничтожила. А когда блицкриг закончился, она сбежала в Кёнигсберг и начала вымаливать у своего бога помощи. Вы думаете, что она молила Иисуса Христа? Откуда. Луиза писала Александру: "Повторюсь, что верю в Тебя как в Бога". И еще, чтобы потом историки не сомневались в стопроцентной мужской силе царя: "Чтобы верить в совершенство, нужно знать Тебя…". А вообще-то, она постоянно называла Александра своим "ангелом-хранителем".

Так вот, как же мог он не заняться опекой над несчастной сироткой, изгнанной из своего домика корсиканским оборотнем? Как утверждал (слегка преувеличивая) Николай Михайлович[42], единственный историк, перед которым двери тайных архивов Романовых были постоянно открыты: "Политика Александра в этот период может быть объяснена только лишь его любовным обожанием королевы Луизы".

А политика Наполеона? Он, что самое остроумное во всей этой истории, садился играть без какой-либо ненависти к партнеру. Точно так же, как и раньше. Играл он резко, поскольку это был политический покер, столкновение двух держав, а он обязан был заботиться о собственной. Наполеон создал он ее, когда его спровоцировали вести войны, которые он выигрывал, а выигрывая, он набрал аппетит на Империю Запада. Только чего бы она стоила без признания Императора Востока? По мнению Бонапарте – немного.

Русских он называл "дикими азиатами", чтобы повысить температуру порыва своих солдат, но к царю испытывал некое странное уважение, говорящее, что был у него комплекс парвеню, которого не могли выкорчевать самые великие победы на поле боя. Стремясь к дружбе с Александром, в душе он желал внедриться в круг легитимных монархов, в ту эксклюзивную компанию коронованных ослов и шарлатанов, которых внешне он так презирал. Это заставляет печалиться. У его апологетов эта печаль тщательно скрывается.

Аустерлиц в этом плане ничего не изменил. Он выиграл, разбил, прогнал – вместо того, чтобы вынудить признание. Перед самой битвой он написал о царе Талейрану: "Это благородный и храбрый человек, к сожалению, подстрекаемый собственным окружением". Это тоже было своеобразным любовным ослеплением, и еще не пришло время, чтобы Наполеон увидел в Александре "хитрого византийца" и "Тальму севера". В третьем раунде основной его целью была – конечно же – победа над противником, но эта победа ему нужна была только лишь затем, чтобы этот противник признал, наконец, Бонапарте равным себе и пожал руку, протянутую ради согласия.

Это было непросто. Российские степи, словно самые плодородные поля, выплевывали все новые и новые армии, которые необходимо было победить на громадном театре военных действий от Балтики до Варшавы. И тогда-то на сцену этого театра вступили французские маршалы. В кампании 1807 года ведущие роли сыграли восьмеро из них: Бернадотт, Даву, Ланн, Ожеро, Мюрат, Бертье, Сульт и Ней. Поскольку величайшую свою роль Ней сыграл в восьмом раунде – там я его и представлю. Теперь очередь за семеркой оставшихся.

Гасконец Жан Батист Бернадотт (1763-1844) военную карьеру начал в возрасте семнадцати лет в качестве простого солдата, а через девять лет службы ему удалось забраться на головокружительную высоту старшего сержанта, скорее всего, потому, что всем, чем он тогда выделялся, были замечательные нижние конечности – товарищи по оружию называли его "сержантом – красивой ножкой". Сразу же, как только он познакомился с Наполеоном, Бернадотт вел против него интриги, маршал даже был замешан в заговор 1804 года. Когда были перехвачены компрометирующие Бернадотта документы, Бонапарте кричал, что собственноручно пристрелит изменника, но вместо того назначал его, поочередно: губернатором Луизианы, послом в Вашингтоне и маршалом Империи, в самом конце украсил лентой Почетного Легиона и вознес до титула герцога Понте-Корво. А все из чувства к своей бывшей невесте, Дезидерии Клары, которая вышла замуж за прекрасноногого сына Гаскони, когда она потеряла шансы стать законной супругой прекраснорукого сына Корсики.

Только все это не сделало гасконца более дружески настроенным к корсиканцу, где только мог, он вставлял палки Наполеону в колеса. В 1806 году, под Ауэрштедтом, он не пришел на помощь сражавшемуся из последних сил корпусу Даву, хотя находился в десятке километрах от поля боя. После того он утверждал, что не слышал грохота пушек. А не услышал он потому, что перед тем слух его не подвел, и он услышал, когда Даву сказал о нем:

- Этот негодяй Понте-Корво!