Инквизиция, ересь и колдовство. «Молот ведьм»

Второй документ в книге не имеет собственного названия (возможно, титул опустили при публикации) и указан под заголовком «Следует [история] о чудесной жизни девицы Стефаны» (Sequitur de vita miraculosa virgines Stephane). Согласно этому тексту, «после бесчисленных и великих откровений» (Post innumeras & maximas revelations) девице открылась «мистерия страстей Господа нашего Иисуса Христа» (

mysteria passionis domini nostri Jesu Christi). «Далее, находясь в созерцании, [как] Иисус Христос принимает на себя терновый венец» (Deinde stans in contemplatione Jesus christus offert sibi coronam speneam), Стефана в мистическом порыве «ответила с великими смирением и радостью: «Господь мой, дай мне его!». Так с великим почтением и благоговением приняла [она] венец терновый со всей болью и страданием, мучением и трепетом». После чего в документе следует подробное описание переживания сестрой Стефаной крестной муки Спасителя, пока, наконец, она не «стала неподвижна на кресте, подобно распятию Иисуса Христа» (manet immobilis in cruce in modum Jesu christi crucifixi

). Наконец ей явился сам Иисус с наставлениями относительно «положения церковного». Он повелел ей «отдельно молиться об ордене проповедников блаженного Доминика … Далее молиться за орден святого Бенедикта, святого Франциска и св. Августина. И молиться за все ордена в целом. И за целую церковь»[268].

Стоит обратить внимание на то, что обе истории, рассказанные вместе, взаимно дополняют друг друга, создавая картину божественного присутствия «здесь и сейчас». В то время как одна из «живых святых» в мистическом экстазе переживала Страсти Христовы, на теле другой проступили следы крестной муки.

После instrumenti publici и повествования о мистическом опыте Стефаны Квинциани следовал текст письма, полученного Инститорисом от герцога Феррарского, который излагал свое видение ситуации о чуде «сестры Лючии».

«Стигматы ран Господа нашего Иисуса Христа на теле своем, руках и ногах, в левой стороне груди несла и обрела чудесно и удивительно». «Сии стигматы же мы видели не единожды, но часто и многократно и в присутствии многих, [как] медиков, [так] и мужей, во всех отношениях достойных, ощупывали и ощупывать дозволяли…»[269].

Я привожу подробности с тем, чтобы подчеркнуть одну важную особенность этого эпизода — стигматы разрушили личное пространство человеческого тела, превращая его в объект публичного интереса и почитания. Открытые кровоточащие раны «на руках, ногах и левой стороне груди» достопочтимой сестры Лючии «не единожды, но часто и многократно» осматривают, целуют в благочестивом порыве (Инститорис) и ощупывают (герцог, медики и «многие мужи, достойные во всех отношениях»). Последняя манипуляция, которую описывают глаголы palpavimus

и palpari (в профессиональном медицинском сленге современного русского языка существует его производное «пальпировать»), подразумевает процедуру проверки подлинности.

Сама ситуация «благочестивой сестры Лючии», «стигманосицы» (Stigmifera), происходившей из благородной семьи (ее дядя был викарием в курии папы Александра VI, а сама она до открытия стигматов была замужем за графом Пьетро ди Алессио (Pietro di Alessio)), подразумевала для нее религиозное уничижение как разрушение привычных норм, поскольку уравнивала ее с нищими. Эта социальная группа была единственной, которой дозволялась публичная демонстрация увечий (возле церкви для получения милостыни от прихожан). Причем часто эта демонстрация ограничивалась законодательно и порождала многочисленные истории о поддельных ранах. Кроме того, стигматы сами по себе являются отсылкой к еще одной публичной практике позднего Средневековья — раннего Нового времени. Сами обстоятельства, при которых Христом были получены раны, напоминали о казнях преступников, которые могли наблюдать жители любого крупного города во времена Инститориса. Тем более что казнь как практика также подразумевала элемент религиозного покаяния.

Я считаю важным подчеркнуть, что любой текст — как нотариальный документ, так и записи Инститориса — в этой системе ценностей были вторичными по сравнению с непосредственным переживанием момента. Казнь как своего рода назидательный спектакль, момент подтверждения истинности полученных стигматов (равно как и признание вины ведьмой перед лицом суда) были важны сами по себе как элементы публичного ритуала, адресованного непосредственным участникам и свидетелям.