История моих книг. Партизанские повести

Атаман Трубычев поступил так, как думал Запус. Атаман был уверен, что Олимпиада любит силу и к силе его вернется. Атаман был властолюбив, горд, но женщин презирал и мог им прощать многое. Кроме того, он желал проверить: обладает ли он таким влиянием, чтобы отряд промолчал о вернувшейся комиссарской женке и стерпел ее пребывание у атамана? Атаман, в день возвращения, получил чин генерала. Он встретил Олимпиаду ласково. Дом ей показался светлым и широким. Офицеры разговаривали о кооператорах, своих недавних помощниках, презрительно и в то же время боязливо. И оттого, что Олимпиаде казалось, что она совершает подвиг и в то же время какую-то подлость, — она чувствовала в себе нежность и легкое томление во всем теле. Когда она сюда шла, ей казалось, что атаман будет ее бить, избив, опрокинет ее на кровать и с армейской торопливостью возьмет ее, — стыд и в то же время гордость за свои страдания наполняли ее. Но все произошло проще и легче. Атаман сказал устало про крыс с тонущего корабля. После короткой паузы (Олимпиада наполнила ее таким разговором. Атаман будто бы спросил: "Запус остается в тюрьме или уходит в степь? Ему известны мои планы?" Олимпиада ответила будто бы: "Откуда ему знать твои планы? Он укрепляет тюрьму!") атаман милостиво и с большой силой уверенного в себе мужчины сказал: "Ну, что было, то прошло. Многие генералы ушли к большевикам, а бабу с генералом сравнивать стыдно. Принеси графин с водой". И Олимпиада пошла за графином. А в три часа ночи атаман оделся и пошел в отряд, дабы отдать распоряжение: переходить в наступление на тюрьму. Олимпиада спала и видела во сне шныряющие взад и вперед по Иртышу пароходы.

Глава трeтья

ОЗЕРО ЖЕЛЕЗНОЙ ПЕЧАТИ

АВТОБИОГРАФИЯ ВАСИЛИЯ ЗАПУСА. НАПИСАННАЯ ИМ ПРИ ПОДАЧЕ ЗАЯВЛЕНИЯ О ВСТУПЛЕНИИ В РКП(б)

"В 1915 году случились некоторые волнения на "Гангуте". Было отдано секретное распоряжение, чтобы, значит, подводные лодки взорвали "Гангут", но наши матросы не допустили. На "Гангуте" было забрано много товарищей, а также и с других судов и подводных лодок, в том числе забрали и меня. Привезли в Петербург и посадили в Кресты. Раздели, разули, сделали обыск. Со мной в котомке были хлеб и сахар, данные мне товарищами при обыске в коридоре, когда вели в камеру. Надзиратель хотел отнять у меня это. Я вырвал котомку у него из рук, он меня ударил по шее. Я ему узелком — в рожу. Посадили в буйную камеру. Потом перевели в темный карцер и держали 15 суток. Затем отправили в Гельсингфорс, в Свеаборгскую роту и — сразу в карцер. Держали строго. Потом судили и приговорили к расстрелу меня и еще многих товарищей с "Гангута" и подводных лодок. Но рабочие с питерских заводов запротестовали, и казнь нам была заменена бессрочной каторгой. Два года просидел в Шлиссельбурге. Настал 1917 год. Пришли товарищи и освободили нас. Я вернулся на судно. Мы били командира экипажа и многих офицеров второго Балтийского экипажа. Через некоторое время меня послали с товарищами в Сибирь для агитации по деревням. Хотел учиться, но опасное положение республики отвлекло меня от занятий науками…"

Бушактэ, маленький бойкий киргиз с домрой (род киргизской гитары), ездил по аулам и пел. Но он не только хорошо пел, он хорошо ковал, он любил чинить и паять самовары. Юрта у него вся разрисована цветными глинами, седла он любит с украшениями. Он любил воспевать богатые переходы аулов, когда и солнца и травы много и скот сильно, на радость человеку, жиреет.

О Запусе рассказывал так Бушактэ: