История моих книг. Партизанские повести

— Нет, когда же прошлое надоедает? Врачи тоже учатся на ошибках.

— Человеческое прошлое всегда тошно. Один жрет, другой давится.

Чокан собрал в коробок спички. Медленно переступал с небольшим раскачиваньем.

— Запус готовится к переходам через пустыню… в России есть пустыни не меньше Гоби. Это последние сведения, — сказал он в дверях, не оборачиваясь.

Расплывчивы полосы его халата, палатка медленно опускается за ним.

Атаман щелкнул револьвером.

— Собака!

За звоном стремени он услышал тихий голос хана.

— Кане-ке. Ну-ка, мне уже довольно сделал., Атаман кинул револьвер,

— Есаул!

Кружились у головы коня синевато-белые запахи полыни. Конь был смешной, жидкохвостый.

Хватаясь за повод, атаман торопливо спросил:

— Митингуют? Социализму в степи захотели? Подле козырька рука в черной перчатке. Сейчас лишь заметил — и на руке одноглазая черная повязка. Захохотал.

— Никаких митингов в окрестностях не наблюдал, господин генерал.

Атаман вертел его поводья.

— Нету?

— Никак нет, господин генерал.

Атаман вытянул шею и сказал решительно:

— А все-таки агитатора повесить. Туда…

Он указал на скалы, за палатки солдат. Там сохло в камнях единственное вблизи стана дерево. Проскакивая мимо, атаман рубил с него ветки. Последний раз вчера он не мог достать шашкой сук.

— Слушаюсь.

Неподвижен широкий пухлый рот адъютанта.

— Наблюдать за настроением казаков во время исполнения. приговора. Сказать: раз за свою социалистическую губернию воевал, виси, наблюдай ее, Да. Ро-одина, ма-тушка, ай-я-яй… Виси, курва…

— Еще будут приказания? Он опять задергал повод.

— Как же, как же… мобилизацию. На всех мужиков мобилизацию, беженцев, киргизов. Обучать строю. Паскуд навезли, защищай их. Погрелась, будет. Немедленно написать приказ о расстреле всех красногвардейцев пленных, имеющихся в отряде, о мобилизации мужского населения уезда и обучения его боевому строю. Караулы усилить.

Полащук, привстав на седле, сорвал фуражку и закричал:

— Ура-а!..

Казаки сбегались.

В палатке, ложась на кошму, он вспомнил: надо было отдать еще приказ: выгнать проституток и уничтожить их опий.

Он хотел подняться, но в лопатках сильно заломило. Ноздри покрылись испариной. Посоветоваться с доктором.

Он вспомнил Чокана, злорадно пробормотал в пахнущую полынью шерсть:

— Съел?

Вестового Еровчука, объявленного агитатором, схватили подле казана, в котором он варил щи атаману и есаулу. Был он белобрыс, толстоног и бабоподобен. Волочась в толпе лениво шагающих казаков, он мазал забытой в руке ложкой усы и бороду. Ему казалось, что он плачет, но слезы не шли. Здесь есаул ударил его. по шее плетью: "Митинговать, тварь!" — закричал он пискливо. Плеть скользнула вяло. Казаки молчали. Есаул оглянулся. У всех облупленные солнцем носы, начинающиеся ниже глаз, скатанный, цвета спелых камышей волос. Есаул махнул плетью: "Веревку забыли". Казаки, не слушая его, продолжая лениво бороздить песок, шагали к скалам Есаул заметил, что все они были босые, но с саблями. "Не по уставу… Веревку", — повторил он. К толпе, с горы, спешили беженцы, но женщин среди них не было. От толпы едко пахло, руки есаула Сандгрена вязли в потных телах, мокрых одеждах. Он уже не мог высвободить и поднять плеть. И чем ближе к дереву, тем прямее тело поганого Еровчука, он находит силы обернуться к есаулу. "Молчать!" — закричал есаул, пытаясь поднять руку. А Еровчука теснили не к дереву, а к камням. К дереву же теснили есаула. Его плечи наклонили к земле, и вдруг все головы обернулись к нему. Он вспомнил, что в толпе, кроме него, не было офицеров. Он раскрыл губы, но чья-то широкая (от уха до уха), пахнущая махоркой ладонь стянула его щеки. Теплый кусок льда вошел ему в спину.

Он попытался укусить ладонь. "Шалишь", — сказал пухлый голос. Уши охладели. Волосы его цеплялись за кору дерева, но здесь казак, зажимавший ему щеки, кривым монгольским ножом вырезал ему горло.

Тогда же, почти, Еровчук влез на камень, вытер выпачканные кашей брови, сплюнул и, поднимая кулак, заорал:

— Товаришши!..

Немного ранее этого верховой казак Налых от палатки атамана помчался, махая белым флагом. Скакал он между телег, юрт, стад и скал. Прогудев в рожок, он кричал "либизация!" и читал приказ атамана.

Подле юрт казак кричал приказ по-киргизски. Выли киргизки, дергая своих ребятишек за клок волос на маковке. Все дети ведь любят войну.

Такой был прадедовский обычай казачьих мобилизаций.

А недалеко от белой юрты хана в казака выстрелили. Налых уронил флаг и приказ. Лошадь лягнула, казак упал разбитой головой в аргал. Бурая жирная овца осторожно потянула сначала флажок, потом приказ, но, учуяв кровь, отошла.

Хан Чокан, услышав выстрел, испортил слово.

Тряхнул малахаем, зачеркнул. Продолжал" писать. Русские буквы огромны и тяжелы.

Вокруг него, вдоль увешанных коврами стен, неподвижно сидели баи и впервые пришедшие в юрту хана — пастухи.

Глава четвертая

ОГОРОД БОГОРОДИЦЫ