История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

Въ этой стать критикъ длитъ поэзію на два вида: на "поэзію положенія", или "дйствительности" — и "поэзію отрицанія", или призрачности. Подъ словомъ дйствительность разумется все, что есть міръ видимый и міръ духовный, — міръ фактовъ и міръ идей — разумъ въ сознаніи и разумъ въ явленіи. Словомъ, открывающійся самому себ духъ есть дйствительность, — тогда все частное, все случайное, все неразумное есть призрачность, какъ противоположность дйствительности, какъ ея отрицаніе, какъ кажущееся, но не сущее… Человкъ служитъ царю и отечеству, вслдствіе возвышеннаго понятія о своихъ обязанностяхъ къ нимъ, вслдствіе желанія быть орудіемъ истины и блага, вслдствіе сознанія себя, какъ части общества, своего кровнаго и духовнаго родства съ нимъ — это міръ дйствительности. "Овому талантъ, овому два" и потому, какъ бы ни была ограничена сфера дятельности человка, какъ бы ни незначительно было мсто, занимаемое имъ не только въ человчеств, но и въ обществ, но если онъ, кром своей конечной личности, кром своей ограниченной индивидуальности, видитъ въ жизни нчто общее и, въ сознаніи этого общаго, по степеви своего разумнія, находитъ и источникъ своего счастья, — онъ живетъ въ дйствительности и есть "дйствительный человкъ", a не призракъ, истинный, сущій, a не кажущійся только человкъ. Если человку недоступны объективные интересы, каковы жизнь и развитіе отечества, ему могутъ быть доступны интересы своего сословія, своего города, своей деревни, такъ что онъ находитъ какое-то, часто странное и непонятное для самого себя, наслажденіе, для ихъ выгодъ лишаться собственныхъ, личныхъ выгодъ —

и тогда онъ живетъ въ дйствительности. Если же онъ не возвышается и до такихъ интересовъ, — пусть будетъ онъ супругомъ, отцомъ, семьяниномъ, любовникомъ, но только не въ животномъ, a въ человческомъ значеніи, источникъ котораго есть любовь, какъ бы ни была она ограничена, лишь бы только была ограниченіемъ его личности — онъ опять живетъ въ дйствительности. На какой степени ни проявился духъ, онъ — дйствительность, потому что онъ любовь, или безсознательная разумность, a потомъ — разумъ, или любовь, сознавшая себя… Когда его сознаніе, или его субъективно-объективное существованіе, заключено только въ смысл, или конечномъ разсудк, наглухо заперто въ соображеніи своихъ личныхъ выгодъ, въ эгоистической дятельности, a не въ разум, какъ въ сознаніи себя только чрезъ общее, какъ въ частномъ и преходящемъ выраженіи общаго и вчнаго — онъ призракъ, ничто,

хотя и кажется чмъ-то". Съ такой точки зрнія осудилъ Блинскій героевъ «Ревизора», видя въ нихъ извращеніе дйствительности.

Что такое русская народность?

Такъ же страстно продолжалъ онъ искать духъ русской народности: нашему гегеліанцу нужно было опредлить "субстанцію" духа русскаго народа, защитить его права на почетное званіе "историческаго народа". «Народность» опредлить ему, при его скептицизм, было не легко — не могъ онъ примкнуть къ "патріотамъ", не выносилъ онъ и "космополитовъ"-

"Терпть не могу я, — писалъ онъ, — восторженныхъ патріотовъ, вызжающихъ вчно на междометіяхъ, илм на квасу да каш; ожесточеншые скептики для меня въ 1000 разъ лучше, ибо ненависть иногда бываетъ только особенной формой любви; но, призваюсь, жалки и непріятны мн спокойные скептики, абстрактные человки, безпаспортные бродяги въ человчеств! Какъ бы ни увряли они себя, что живутъ интересами той или другой, по ихъ мннію, представляющей человчество, страны, — не врю я ихъ интересамъ".

Говоря о народности, Блинскій скоре готовъ былъ примкнуть къ своимъ постояннымъ литературнымъ противникамъ — славянофиламъ, чмъ оказаться въ одномъ лагер съ противниками національной идеи.

"Что «личность» въ отношеніи къ иде человка, — говоритъ онъ, — то «народность» въ отношеніи къ иде человчества. Безъ національностей человчество было бы мертвымъ логическимъ абстрактомъ, — словомъ безъ содержанія, звукомъ безъ значенія. Въ отношеніи къ этому вопросу, я скоре готовъ перейти на сторону славянофиловъ, чмъ оставаться на сторон тхъ гуманнческихъ космополитовъ, потому что если первые и ошибаются, то какъ люди, какъ живыя существа, — а вторые и истину-то говорятъ, какъ такое-то изданіе такой-то логики".

Онъ врилъ въ русскій народъ, въ его будущее: "Да, въ насъ есть національная жизнь, — говоритъ онъ, — мы призваны сказать міру свое слово, свою мысль, но какое это слово, какая мысль — объ этомъ пока еще рано намъ хлопотать!". "Мы вримъ и знаемъ, — писалъ онъ въ одной стать,- что назначеніе Россіи есть всесторонность и универсальность: она должна принять въ себя вс элементы жизни духовной, внутренней, гражданской, политической, общественной и, принявши, должна сама быстро развить ихъ изъ себя.[197]

Взглядъ на русскую исторію и литературу.