И Пушкинъ указываетъ, какой романическій герой былъ образцомъ Онгина, — это ричардсоновскій Ловласъ, "побдитель женскихъ сердецъ". Цль его жизни — "покорять женскія сердца"; для этого онъ выработалъ себ опредленную тактику, изучилъ психологію женскаго сердца: легкія побды ему неинтересны; онъ любилъ "трудную борьбу";- это для него своеобразный "спортъ"…
Жизнь Онгина катилась, безоблачная и спокойная, среда всевозможныхъ удовольствій — театры, балы, обды въ модномъ ресторан, заботы о наружности и костюм заполанли его пустое и пошлое существованіе; Судьба надлила Онгина «умомъ» и «сердцемъ», не давъ ему ни образованія, ни воспитанія, не указавъ исхода его душевнымъ силамъ. Отъ такого несоотвтствія богатства силъ со скудостыо содержанія души произошелъ въ немъ разладъ, — и немудрено, что онъ, скоро утомился и заскучалъ:
И вотъ имъ овладлъ "англіискій сплинъ", или русская хандра — да къ тому же и мода въ высшемъ свт перемнилась, и "слава Ловласа обветшала". Тогда онъ подражаніе Ловласу смнилъ на подражаніе Чайльдъ-Гарольду, — сталъ "корчить чудака". Какъ Childe Harold, угрюмый, томный, въ гостиныхъ появлялся онъ…
Сердце было пусто, умъ былъ празденъ. Онъ попытался, было, заняться литературой, но трудъ упорный былъ ему тошенъ — и онъ бросилъ перо. Взялся онъ за книгу, но и «читать» онъ не былъ пріученъ, къ тому же тогда, когда онъ изврился въ жизни, — не могъ онъ поврить книг. "Читалъ, читалъ, a все безъ толку. Тамъ скука, тамъ обманъ и бредъ"… Свою «хандру» и "апатію", — результатъ утомленія и пустоты душевной, онъ счелъ «разочарованностью» и охотно прикрылся, моднымъ тогда, плащомъ Чайльдъ-Гарольда. Недаромъ изъ всхъ книгъ онъ читалъ только творенія Байрона:
Онгинъ былъ яркимъ представителемъ того "полуобразованія", которое такъ характерно было для тогдашняго русскаго общества. Умъ не позволилъ Онгину на всю жизнь слиться съ этимъ обществомъ, но искать цлей бытія вн этого общества онъ не умлъ. И, въ результат, въ его лиц получился въ русской литератур первый образчикъ "лишняго человка".
Книга была отброшена, и Евгеній остался безпомощвымъ въ жизни, "безъ руля" и "безъ втрилъ", съ "рзкимъ, охлажденнымъ умомъ", страннымъ мечтателемъ безъ цли жизни, угрюмымъ — съ жалобаии на злобу слпой фортуны, съ презрніемъ къ людямъ, съ язвительными рчами…
Онъ чуть было, не отправился путешествовать, но извстіе о смертельной болзни деревенскаго дяди вызвало его въ деревню.
Въ деревн Онгинъ сначала интересовался новизной жизни, необычными для него красотами тихой природы; онъ заинтересовался, было, участью своихъ крпостныхъ, и облегчилъ ихъ существованіе, — "яремъ барщины старинной" замнивъ "легкимъ оброкомъ", — но вскор онъ и здсь заскучалъ и повелъ уединенную жизнь, мизантропіей отдаливъ отъ себя своихъ сосдей. Наивные деревенскіе жители въ оцнк героя не были такъ свисходительны, какъ петербургскій "свтъ" — они признали Онгина и вольнодумцемъ ("фармазонъ", т. е. франкъ-масонъ), и "неучемъ"…
Въ это время въ сосднюю деревню пріхалъ Ленскій. Это былъ человкъ другого душевнаго склада, чмъ Онгинъ: воспитанннкъ нмецкой идеалистической философіи ("съ душою прямо геттингенской"), — поэтъ, душа котораго была воспламенена поэтическимъ огнемъ Шиллера и Гете. Въ глушь русской провинціи привезъ онъ много страннаго: