История социологической мысли. Том 2

(а) Эванс-Притчард поднял чрезвычайно важную для функционалиста проблему

абстракции. Потому что если антрополог приступает, как Малиновский, к описанию конкретного общества, справедливо, впрочем, предполагая связь всех его явлений, он неминуемо встает перед необходимостью заниматься одновременно всем и лишает себя возможности объяснения чего-либо. В связи с этим он должен решиться на исследование отдельных проблем, на то, чтобы предпринять анализ социальной системы на более высоком уровне абстракции, на котором это понятие относится уже не к связям между определенными действиями и событиями, личностями и группами, а к самой природе этих связей. «Абстракция, – пишет Эванс-Притчард, – может означать несколько разных вещей. Она может означать, что исследователь делает объектом исследования только особую и ограниченную часть социальной жизни, рассматривая остальное только настолько, насколько оно тесно связано с выбранным объектом. Она может также означать структурный анализ комбинирования абстракций, выведенных из социальной жизни»[460]

. Эванс-Притчард применял понятие абстракции в обоих этих значениях, отдаляясь тем самым от «всеизма» и «культурного реализма» творцов функционализма, а особенно Малиновского.

(б) Эванс-Притчард критиковал склонность Малиновского и его учеников к построению обобщений на тему социальной жизни на основании фактов, взятых из одного изолированного общества. Он выдвигал метод, который называл «экспериментальным». Метод этот заключался в проверке выводов, сделанных на основании наблюдения за одним обществом, в ходе исследований других обществ с целью достижения «заключительной стадии», то есть «‹…› сравнения всех типов обществ с целью открытия всеобщих тенденций и функциональных зависимостей, которые являются свойственными человеческому обществу как таковому»

[461]. Здесь мы имеем дело с возвращением дюркгеймовской программы сравнительных исследований, которая у первых функционалистов находила небольшое понимание. В этом контексте, скорее всего, следует также прочитывать тезис Эванса-Притчарда о том, что «‹…› только история предоставляет нам подходящую экспериментальную ситуацию, в которой можно проверять гипотезы функционалистской антропологии»[462]

.

(в) Эванс-Притчард ориентировал свой функционализм на проблематику так называемой субъективной культуры, которой как Рэдклифф-Браун, так и Малиновский отказывали в автономном существовании. Для Эванса-Притчарда человеческие идеи и верования набирают собственной ценности, и даже «‹…› кажется, что, – как утверждает Хэтч, – необычайные черты культуры и общества для него являются демонстрацией субъективных факторов. Люди действуют сознательно – по крайней мере в определенных границах – и не являются автоматами, мыслями и действиями которых управляют законы какой-либо более широкой социальной системы»[463].

Этот интерес к сознанию, связанный с неприязнью к любому детерминизму, отличал Эванса-Притчарда от Малиновского, с которым он разделял убеждение, что антрополог никогда не должен терять из поля зрения активную человеческую личность. Исследовательская задача, которую Эванс-Притчард поставил себе в своих монографиях, – это прежде всего реконструкция общественного сознания (субъективной культуры) как интегрального целого, которая должна быть совершена с помощью анализа самого сознания, посредством выявления его внутреннего единства, присущей ему для данного общества «идиомы». И дело не столько в том, чему служат магия или религия, сколько в том, какой является их внутренняя логика. Такая постановка вопроса имела по крайней мере два важных последствия. Во-первых, она влекла за собой отказ от «утилитаризма» в понимании функции верований и обрядов, во-вторых, склоняла к принятию процедуры «понимания» этих верований и практик в контексте более широкого «идиоматического» целого, понимания, как говорит Эванс-Притчард, «изнутри». Эта процедура имеет больше общего с рассуждениями Рут Бенедикт о «моделях культуры», чем с процедурами объяснения культуры функционалистами, старающимися открыть ее «законы».