История социологической мысли. Том 2

Вероятно, самой важной чертой исследовательского прогресса автора «Структурной антропологии» было стремление к тому, чтобы бесконечное множество наблюдаемых явлений свести к как можно меньшему количеству элементарных структур. «На уровне словаря нет обязательных отношений»[519], – писал он, обращаясь к лингвистам, которые уровню несущественного в определенном смысле и случайного «словаря» или речи (parole

) противопоставили уровень языка (langue), управляемый абсолютной необходимостью. И речь тут шла главным образом не только и даже не столько о правилах, присущих языку той или иной группы, а прежде всего об универсальных правилах, которые исследует, например, фонология. Таким образом, «словарь» человеческих культур также является областью случайности, в связи с чем исследователь культуры должен искать в своей сфере исследований эквивалент la langue, аналогичную систему сходств и различий.

Этот подход имел много важных последствий, довольно точно соответствующих тому, что Леви-Стросс воспринимал как достижения фонологии Трубецкого[520]

. Во-первых, это должно было повлечь за собой переход от исследования того, в чем люди отдают себе отчет, к тому, что они делают бессознательно, хоть именно это и определяет, что они думают и делают. Этот «переход от сознательного к бессознательному сопровождается восхождением от частного к общему»[521], от того, что случайно, к тому, что необходимо. В этом месте следует особенно подчеркнуть, что Леви-Стросс нисколько не отказывался таким образом от исследования явлений общественного сознания, которым он посвятил несравненно больше внимания, чем другие антропологи (даже исследования систем родства были для него, в сущности, исследованиями сознания): речь шла о том, чтобы именно у его основания стараться найти то, что бессознательно. Во-вторых, на уровне того, что является общим и обязательным, не принимаются в расчет индивидуальные различия: важными являются исключительно правила

, которым все следуют. «С этой точки зрения характер игроков не имеет значения, а важно только знать, когда игрок может сделать выбор, а когда не может»[522]. К наиболее часто цитируемым высказываниям Леви-Стросса принадлежит следующее заявление: «Мы пытаемся показать не то, как люди мыслят в мифах, а то, как мифы мыслят в людях без их ведома»[523]. В этом и заключался несомненный дюркгеймизм Леви-Стросса, который с исключительной последовательностью исключал из социальных наук человеческую личность. В-третьих, данные надындивидуальные правила составляют систему

, все элементы которой взаимозависимы и значение каждого из них зависит от места, которое он занимает среди остальных, а не от того, каким он является сам по себе. «Ведь социальное, – писал Леви Стросс, обращаясь к идеям Марселя Мосса, – обретает реальность, лишь интегрируясь в систему ‹…›»[524]. В-четвертых, установка на исследование системы означала привилегированное положение синхронии перед диахронией. Леви-Стросс имел обыкновение, правда, оговариваться, что он не отрицает ценности исторического подхода к явлениям культуры, но сам, бесспорно, был ориентирован на исследование культурных констант, релятивизацию различий между людьми «дикими» и «цивилизованными», а также на открытие неизменных свойств человеческого ума, то есть, собственно говоря, он возвращался к идее неизменности человеческой природы, подорванной культурным релятивизмом антропологов.

Леви-Стросс не представлял себе возможности объяснения человеческой культуры без апелляции к определенным врожденным чертам человеческого сознания, благодаря существованию которых основные ее закономерности, в сущности, всегда и везде одинаковы. За разнородностью кроется единство, которое мы обнаруживаем, спускаясь на уровень ниже «словаря» отдельных культур. Ответы на самые важные вопросы, касающиеся культуры, мы не получим, обращаясь, как Рэдклифф-Браун, к потребностям социальной системы или, опираясь на Малиновского, к биологическим потребностям индивидов. Основой культуры являются те самые особенности человеческого мозга, которые обуславливают то, что человек есть животное говорящее и пользующееся знаками. Эта «бессознательная телеология сознания» находится у истоков всех человеческих институтов. Это она должна объяснять, например, обязательность в межчеловеческих отношениях взаимности, открытие которой сделало из Леви-Строса очередного, после Мосса, предшественника теории обмена[525].

* * *