История социологической мысли. Том 2

Сорокин был решительным противником всякого рода концепций исторической необходимости, позволяющих якобы предвидеть ход истории. Он даже сомневался в том, можно ли обоснованно утверждать что-либо о вероятно необратимых общих тенденциях развития (например, таких, как модернизация или секуляризация).

Не вдаваясь вслед за социологами XIX века в дискуссии о так называемых исторических законах, Сорокин посвятил много внимания причинам и механизмам социальных изменений, хоть, впрочем, и придерживаясь того мнения, что объяснений требуют скорее редкие моменты стабилизации, чем изменчивость, которая является сущностью любой жизни. Наш социолог с этой точки зрения не отличался от эволюционистов, которых он яростно критиковал за веру в возможность определить направление эволюции. Его взгляды на социальные изменения были изложены очень детально и снабжены монструозным объемом исторической информации (достаточно сказать, что в ней были учтены целых 1622 революции), однако их можно свести к относительно небольшому количеству принципиальных утверждений.

Самое важное из них касалось имманентного

характера любого изменения. Оно всегда начинается внутри данной социокультурной системы, а от внешних факторов зависят, самое большее, его темп, глубина и ход. Эти факторы не могут принципиально изменить судьбу данной системы, определенную ее расположением и внутренними возможностями. Этот принцип «самодетерминации» не значил, однако, что социокультурными изменениями руководит необходимость, аналогичная той, которая обуславливает, например, смену очередных фаз жизненного цикла биологических организмов. Здесь нет ни натуралистического детерминизма, ни индетерминизма. Предопределение изменений особенностями системы отнюдь не предопределяет их конечный результат, оставляя достаточно много места для «свободы» и «самоконтроля». Значение последних тем больше, чем более интегрирована данная система

[615]. В соответствии с тем, что мы уже знаем о взглядах Сорокина, изменения имеют истоки прежде всего духовной и моральной природы: в начале всегда есть Слово, изменяющее мир значений и ценностей, а изменения в сфере «ментальности культуры» влекут за собой изменения во всех сферах жизни.

* * *

Очевидно, что Сорокин был одним из самых интересных и наиболее оригинальных социологов XX века. В его высокой репутации не отказывали ему даже критики, подвергавшие принципиальному сомнению как стиль его работы, так и достигнутые им результаты. Таких критиков было очень много, хотя наследие Сорокина социологами чаще игнорировалось, нежели открыто критиковалось. Это не удивительно, особенно если учесть, насколько оно расходилось с главными направлениями американской социологии, а также принять во внимание и то, что дистанция, отделяющая его от них, все более увеличивалась по мере того, как Сорокин из ученого превращался в моралиста и пропагандиста «творческого альтруизма».

Задача критиков Сорокина не была сложна, поскольку в его социологической системе действительно было предостаточно слабых мест. Даже самый большой гений не в состоянии объять такую широкую проблематику, не выходя за границы того, что можно убедительно обосновать и задокументировать. Система Сорокина была внушительной демонстрацией эрудиции и воображения, но она не могла быть тем великим синтезом социального знания, который запланировал создать ее автор. Можно поэтому согласиться с Гансом Шпайером, который писал так: «относясь с должным уважением к гигантскому труду, вложенному в „Социальную и культурную динамику“, ко многим вдохновляющим размышлениям, содержащимся в его работах, а особенно к его смелым атакам на многочисленные ошибки, заполонившие современную социальную науку, невозможно воздержаться от заключения, что наследие Сорокина как целое было подпорчено его личными предубеждениями и соединяло в себе недостатки европейской и американской социальной науки: мутную метафизику и использование количественных техник для решения философских проблем, ускользающих от цифр и графиков»[616].

6. История и социальные науки: школа «Анналов»