История социологической мысли. Том 2

Манифест Нейрата практически не получил резонанса. В Соединенных Штатах, которые вот-вот должны были стать мировым центром новой «эмпирической социологии», он поначалу был вообще неизвестен, равно как и другие важные тексты Венского кружка. За океаном у социологического неопозитивизма были свои локальные источники. Первым можно назвать основанный Уотсоном бихевиоризм, вторым – эмпирическую социологию в духе Кетле, которая формировалась одновременно с Чикагской школой, но поначалу оставалась в ее тени. В предыстории неопозитивизма в американской социологии, пожалуй, важнейшей фигурой был Френсис Стюарт Чэпин, который в Field Work and Social Research[825] (1920) изложил здравую философию социальных наук с сильным уклоном в позитивизм и, самое главное, согласно с этой философией построил собственные исследования. Также под его патронатом в 1929 г. вышел сборник статей, подготовленный Джорджем Э. Ландбергом, Ридом Бэйном и Нельсом Андерсоном

Trends in American Sociology[826], с которого можно вести отсчет возникновения в социологии «американского неопозитивизма». «Это издание, – говорилось во Введении, – демонстрирует некоторое сходство взглядов в новом поколении социологов. Особенно нам приятно заметить, что в этой книге превалирует признание того факта, что социальные явления – это явления естественные, а социология – это естественная наука, и в связи с этим следует изучать социальную деятельность человека в духе естественных наук и их методами. Мы верим, что это станет важнейшей чертой американской социологии»[827]

.

Соредактор издания, Джордж Эндрю Ландберг (George Andrew Lundberg) (1895–1966), стал главным и наиболее энергичным популяризатором нового направления. По прошествии десятилетий Ландберг может казаться фигурой второстепенной и в своем сциентическом самозабвении немного комичной. Он действительно не был мыслителем крупного масштаба, а его влияние на американскую социологию осталось довольно скромным: он не преподавал в самых крупных университетах, а его ученики никогда не оказывались в ряду ведущих американских социологов. Программный труд Ландберга

Foundations of Sociology[828] (1939) был принят довольно критически и, хотя позже его переиздали (в переработанной версии), широкого признания так и не получил. Не приняли его даже некоторые сторонники данного направления, так как в нем обнаружилось слишком много банальностей и наивных взглядов. Тем не менее эта его работа, как и знаменитая книжка Can Science Save Us?

[829] (1947), может служить прекрасным изложением идей, основная масса которых составила общую философию американского социологического неопозитивизма, даже если наиболее рафинированные его представители несколько стыдились своего слишком простодушного родоначальника или совершенно о нем забыли[830].

Ландберг охотно признавался в родстве с неопозитивизмом Венского кружка, однако плохо знал эту философию, поскольку не читал по-немецки, а в период формирования его взглядов переводов почти не было. Он создал неопозитивизм собственного производства, впрочем, достаточно эклектичный – принимающий без критического анализа многочисленные идеи совершенно различного толка и происхождения, например различные варианты бихевиоризма вместе с социальным прагматизмом Мида и ситуационизмом Томаса. Франц Адлер писал не без злорадства, что Ландберг в своей философии социальных наук пытался «‹…› достичь синтеза прагматизма и позитивизма. А возможно, просто не заметил разницы между ними»[831]. Чтение Ландберга усложняет смешение у него очень разных идей (он также с удовольствием подмечал «конвергенцию» взглядов современных ему теоретиков: с одной стороны, Парсонса и Мертона, с другой – близких ему Додда, Стауффера и Лазарсфельда). Цельность его теории, казалось, гарантировал только сциентистский вокабуляр. Однако определенные идеи представляются все же достаточно ясными.

Ландберг критиковал социологию за то, что она не является наукой в полном смысле слова. В частности, он пишет: «В течение нескольких лет я изучал годичные плоды социологических исследований. В связи с собственными методологическими интересами я задавал себе следующие вопросы: какая гипотеза или теория была сформулирована в этих исследованиях? Какие обобщения или социологические законы нашли подтверждение или были подвергнуты сомнению в результате? Заметно ли увеличился бы общий объем проверенного научного знания, если бы все исследования достигли поставленных целей? Увеличился ли бы наш свод научных законов, если провести десять тысяч подобных исследований? Приходится признать, что в отношении большинства исследований, которые я наблюдал, ответ на каждый из поставленных вопросов был бы отрицательным»[832].