История социологической мысли. Том 2

Казалось бы, речь идет всего лишь о дополнении функционализма или, возможно, о повороте от социологического функционализма Рэдклиффа-Брауна к психологическому функционализму Малиновского (Хоманс часто ссылался именно на него), который в большей степени интересовался потребностями индивидов, нежели чем потребностями социальной системы. Но на самом деле «функционализм» теоретиков обмена оказался весьма сомнительным. Видение человека как члена общества сменилось видением человека как представителя биологического вида, который вынужден устанавливать социальные отношения ради удовлетворения своих потребностей. В итоге теоретики обмена, и особенно Хоманс, выступили в роли решительных критиков функционализма.

Во-первых, заявляли они, функционалисты занимаются не столько реальным поведением человеческих индивидов, сколько нормами этого поведения; они занимаются не тем, как складываются формы обобществления, а лишь готовыми окаменевшими структурами[952]. Во-вторых, они утверждали, что функционалисты упустили из поля зрения человека, сосредоточив внимание на гипостазировании Системы. «Но институт, – писал Хоманс, – функционален для общества лишь потому, что он функционален для людей. Для выживания общества нет иных функциональных предпосылок, кроме того, что общество должно давать своим индивидуальным членам достаточно вознаграждений, чтобы они продолжали вкладывать свои деятельности в его поддержание, и при этом вознаграждать их не как членов данного общества, а как людей ‹…› тайна общества в том, что оно было создано людьми, и ничего, кроме того, что вложили в него люди, в нем нет»[953]

. «Самой интересной теоретической задачей, – писал тот же автор, – всегда будет показать, как структуры, или устойчивые межчеловеческие отношения, создаются и поддерживаются с помощью индивидуального человеческого выбора, выбора, ограниченного актами выбора, совершенного другими, но тем не менее выбора»[954].

В своей критике социальных наук Хоманс следовал в совершенно ином направлении, чем Миллс, который, как мы видели, упрекал их в антиисторизме. Хоманс вменял в вину социальным наукам, что они чрезмерно увлечены своеобразием отдельных социумов и культур, упуская из виду то, что есть общего у всех людей, – человеческую природу, которая «‹…› является единственной истинной „культурной универсалией“»[955]

. Независимо от уровня развития цивилизации и дифференциации культур, эта природа остается единой и неизменной. Следовательно, социальное знание будет поверхностным и ненадежным до тех пор, пока не сумеет обеспечить себе фундамент в виде науки о поведении людей как людей, а не только как членов общества. Отсюда стремление теоретиков обмена, и в особенности Хоманса, заниматься «элементарными» явлениями и на основе данных, полученных из социологии и социальной антропологии, строить тезисы в высшей степени общего характера. Отсюда же увлечение психологией, но такой, которая не учитывает социальные и культурные детерминанты (бихевиоризм Скиннера). «Универсальные тезисы всех социальных наук, – говорил Хоманс, – одинаковы, и все они являются психологическими тезисами»[956].

Основываясь на тезисах, почерпнутых из бихевиористской психологии, Хоманс построил свою социологическую теорию, главная мысль которой сводится к утверждению, что «‹…› социальное поведение – это обмен материальными ценностями, а также и нематериальными, такими как знаки одобрения или престижа. Люди, которые дают много другим, стараются получить много и от них, люди же, которые много получают, вынуждены много давать. Этот процесс обнаруживает тенденцию к образованию равновесия обменов»[957]. Дополнительным или же, как предпочитают говорить некоторые комментаторы, еще более важным источником вдохновения для Хоманса была политэкономия, из которой он почерпнул понятия стоимости, прибыли, предложения, спроса и т. д. Действительно, сформулированные Хомансом законы поведения индивидов напоминают законы классической политэкономии.