Иван Грозный против «Пятой колонны». Иуды Русского царства

Что ж, со стороны тушинская власть выглядела куда более солидно, чем бунт Болотникова. Польские паны казались вполне респектабельной публикой. При Лжедмитрии, вдобавок к названному патриарху, возникла «боярская дума» во главе с Михаилом Салтыковым и Дмитрием Трубецким. Появились и «перелеты» – дворяне перекидывались от Шуйского к Вору, чтобы получить от него поместья, чины, жалованье. А потом перекидывались обратно, получить награды от Шуйского. Города стали присягать Лжедмитрию один за другим – Кострома, Вологда, Ярославль, Астрахань, Владимир, Суздаль, Псков. Впрочем, зачастую присягали только для того, чтобы избежать погромов восставшей черни или панских набегов. Даже бояре, оставшиеся верными Шуйскому, писали в свои вотчины, чтобы их старосты признали Лжедмитрия во избежание разорения.

В короткие сроки изменила царю почти вся Россия. На стороне московского правительства остались лишь отдельные районы. Рязань, где верховодил Прокопий Ляпунов, Коломна, Новгород, Нижний Новгород, Смоленск. А с давним заговорщиком Богданом Бельским судьба сыграла злую шутку. Он был воеводой в Казани, и горожане взбунтовались, требуя перейти к Лжедмитрию. Бельский в свое время активно поддержал первого Самозванца. Но он-то знал, что прежний ставленник иезуитов убит. Пытался отрезвить бушующую толпу, и его растерзали.

Шуйский отчаянно лавировал. Он боялся, что бедственным положением страны воспользуется Сигизмунд III, бросит на Россию армии Речи Посполитой. Во время переворота против Лжедмитрия в Москве задержали польских послов Гонсевского и Олесницкого. Теперь царь вступил с ними в переговоры, только бы подтвердить мирный договор. Соглашался на любые уступки, но и послы соглашались, лишь бы их выпустили домой. В результате подписали договор, обязались соблюдать мир, а король должен был отозвать из России своих подданных. За это царь готов был выплатить жалованье шляхтичам Ружинского и освобождал всех поляков, захваченных при свержении Самозванца. В их числе были и Мнишек с дочерью, несостоявшейся царицей. С них взяли клятву не поддерживать второго Вора.

Но и этот шаг царя лишь усугубил проблемы. Юрий Мнишек сразу снесся с Сигизмундом. Отписал ему, что проходимец – «истинный» Дмитрий. Отправил тайные письма и в тушинский лагерь, призывал воссоединить дочку с «супругом». Вместе с Мариной они всячески задерживали движение конвоя, везшего их к границе, и погоня настигла их. Правда, князь Мосальский, служивший «царику», и один из шляхтичей пытались предупредить Марину, что Дмитрий «не прежний», но она сама выдала переживавших за нее доброжелателей. Мосальский вовремя удрал к Шуйскому, шляхтича посадили на кол.

А Юрий Мнишек три дня торговался с Ружинским, претендовал на роль «маршала» при Самозванце. Гетман уступать первенство не собирался. Сошлись на том, что «царик» выдал папаше жалованную грамоту, обещал 1 млн злотых и 14 городов. Мнишек при этом пытался оговорить, что Марина воздержится от супружеской жизни до взятия Москвы, однако дочь рассудила иначе. Поддержали ее иезуиты, уверяя, что «для блага церкви» все дозволено. Тайно обвенчали Марину с Лжедмитрием, и она разыграла комедию встречи с «мужем». Ее отец понял, что больше ему здесь ничего не светит, убрался домой.

Тушинское воинство перекрыло дороги вокруг Москвы. Корпус Сапеги и Лисовского подступил к Троице-Сергиеву монастырю, надеясь разжиться собранными там богатствами. А Лжедмитрием польское «рыцарство» вертело как хотело. Само определяло себе фантастические оклады. Денег у Вора не было, а ждать захвата столицы шляхта не желала. От «царского» имени выправляла себе указы о сборе жалованья в тех или иных городах. Вылилось это в грабежи и кровавые кошмары. Например, в добровольно покорившемся Ярославле «грабили купеческие лавки, били народ и без денег покупали все, что хотели». Некоторые города трясли и обирали по несколько раз. С одинаковыми указами наезжали отряды и от Ружинского, и от Сапеги.

Приближалась зима, и из окрестных деревень в тушинский лагерь увозили избы, выгоняя хозяев на холод. Опустошали запасы крестьян, обрекая их на голодную смерть. При этом еще и хулиганили – ради забавы пристреливали скотину, рассыпали зерно, насиловали баб или похищали их, требуя выкуп. Порой поляки «заживались» в селах, заставляли гнать для себя вино, тешились с девками. А грамоты своего «царика» они и в грош не ставили. Сохранились челобитные Лжедмитрию от русских дворян, что в поместьях, пожалованных от его же лица, угнездились чужеземцы, издеваются над крестьянами, над женами и дочерьми самих помещиков. Дошли до нас и жалобы духовенства, что «вотчины, села и деревни от ратных людей разорены и пограблены и многие пожжены». Поляки в монастырях пытали монахов, вымогая «сокровища», заставляли обслуживать себя, подгоняя палками. В хмельном угаре монахиням приказывали плясать и петь «срамные песни», грозя за отказ смертью.