Избранное. Статьи, очерки, заметки по истории Франции и России

Николаю Павловичу, всегда предпочитавшему дипломатам людей военных, видимо, понравилось прямодушие французского генерала. Он продолжил разговор в той же откровенной манере, которую задал Ле Фло. «Генерал, – дружелюбно сказал император, – я вас принимаю, прежде всего, как солдата, и сам, будучи солдатом, отвечу вам с той откровенностью, которая присуща нам, военным. Я признаю Французскую Республику, и рука, которую я вам протягиваю, служит самой надежной тому порукой. Но обычаи и правила [Российской] Империи вынуждают меня дожидаться того момента, когда ваше правительство будет полностью институциализировано принятием конституции, после чего я безотлагательно приму вас здесь в качестве полномочного министра»[268]. Затем император заверил озадаченного генерала в своих «самых искренних симпатиях к Франции». «Его Величество, – докладывал Ле Фло в депеше, составленной в тот же день на имя министра иностранных дел Ж. Бастида, – весьма лестно и уважительно высказался о нашей стране и о нашей армии».

Далее Николай I попросил своего гостя рассказать о внутренней ситуации во Франции. Ле Фло с воодушевлением стал заверять внимательно слушавшего его императора в том, что благодаря твердости и мудрости генерала Кавеньяка порядок в стране восстановлен и поддерживается «всеми добропорядочными гражданами». При этом он подчеркнул, что генерал Кавеньяк пользуется огромной популярностью в обществе, в армии и в Национальной гвардии.

«Да, конечно, конечно, – задумчиво произнес Николай и неожиданно добавил с нескрываемым сомнением: – но как долго продлится этот порядок?». Ле Фло в самых энергичных выражениях принялся убеждать императора в устойчивости созданной генералом Кавеньяком системы[269]. Николай выразил надежду, что прогнозы генерала относительно будущего Франции окажутся верными, и просил передать главе исполнительной власти свои наилучшие пожелания в его стараниях успокоить страну.

Воодушевленный последними словами царя, Ле Фло не упустил удобного случая, чтобы попытаться развеять у него предубеждения в отношении республиканского строя. «Республика, сир, была той целью, к которой Франция упорно шла последние шестьдесят лет, – с пафосом произнес старый республиканец. – Последняя Февральская революция и единодушное голосование в Национальном собрании[270]

увековечили Республику, и мы сделаем все для ее сохранения. К этому нас побуждает двойное чувство – долг и патриотизм».

«Наверное, вы правы, – заметил Николай I; – подобная форма правления может в отдельных случаях быть наиболее естественной». «Эта оговорка, – прокомментировал Ле Фло в своем донесении в Париж слова императора, – содержала в себе намек на то, что это не относится к России»[271].

Когда разговор перешел на вопросы европейской политики, Ле Фло постарался заверить русского императора в отсутствии у Французской Республики каких бы то ни было завоевательных намерений и в ее стремлении к сохранению мира. В этом смысле, продолжал французский эмиссар, естественным было бы заключение союза между Францией и Россией. Николай I одобрительно отреагировал на предложение Ле Фло, отметив, что франко-русский союз «был бы лучшей гарантией поддержания порядка и мира в Европе»[272]

.

С тех пор, как в начале 1840-х гг. в «сердечном согласии», установившемся между Парижем и Лондоном после Июльской революции, появились первые трещины[273], все усилия николаевской дипломатии были направлены на то, чтобы окончательно разрушить франко-английский союз. Именно по этой причине, преодолев личную неприязнь к Луи Филиппу и Июльской монархии, Николай I санкционировал заключение 16 сентября 1846 года трактата о торговле и мореплавании с Францией[274]

, а в марте 1847 года одобрил подписание конвенции с Французским банком о выкупе у него ценных бумаг на сумму 50 млн франков[275]. Но наметившаяся было нормализация в отношениях между Россией и Францией была заблокирована Февральской революцией.

Судя по всему, император Николай I, желая окончательно оторвать Францию от Великобритании, был не прочь разблокировать ситуацию в отношениях с Французской Республикой, но для этого он должен был быть уверен в устойчивости республиканского строя в Париже. А этой уверенности у него не было, несмотря на все заверения эмиссара Кавеньяка. К тому же, молодая Французская Республика успела, с точки зрения императора, совершить одну серьезную ошибку, если не сказать более – недружественный по отношению к России жест. Когда в сентябре 1848 года русские войска были введены в Молдавию и Валахию, правительство Кавеньяка присоединилось к протесту Лондона. Правда, тогда Париж ограничился одними словами. Тем не менее, можно было сделать однозначный вывод о сохраняющейся франко-британской солидарности в Восточном вопросе.