Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине

Тот, кто хотел уйти в самого себя, остаться со своими думами, тот уходил гулять по Алжирской дороге, и шел по замкнутой котловине, закрытой от всего мира горами, песчаными холмами и скалами. И здесь все говорило о нашей беженской жизни, тут была как на ладони в картинах вся наша беженская история. Вот стоит русская эскадра. Корабли сжаты в кучу. Миноносцы в бухте Каруба – борт к борту. Подводки в другой бухте, рядом. «Корнилов» на внутреннем рейде, «Алексеев» еще дальше. Они уже издали кажутся мертвыми – не видно на них движения, не дымятся трубы.

За Бизертой синеет море и сливается с небом. Там идут корабли. По вторникам из Бизерты уходят пароходы и всякий раз кого-нибудь из нас увозят. Пароход всегда провожают. Машут платками, часто завидуют. Все кажется, что там, за морем, будет лучше… Нехорошо, конечно, завидовать, но в этой зависти были надежда и жажда жить. Теперь, быть может, у некоторых потухло и то и другое…

С высот Старого форта дорога в Бизерту видна не вся, а на закруглениях при подъемах. Иногда отсюда мы наблюдали, кто идет или едет в Сфаят. Самое нежное чувство мы питали к почте, которая в последние годы была налажена прекрасно. Вечером наше привычное ухо схватывало знакомое тарахтение мотоциклетки. То глуше, за поворотом, то опять сильнее, но все громче и громче, и, наконец, адъютант, лейтенант Л., в шлеме и желтых очках-консервах, въезжает в лагерь, останавливаясь у гаража около цейхгауза. У адъютанта большой портфель, знакомый всем, очень притягательный и интригующий. Кажется, что вот в нем сейчас и находится то, что ждешь все дни и все часы и что способно разом заменить скучные дни веселым праздником. От почты всегда ждешь чего-то чудесного. Многим и писем-то ждать неоткуда, а все спрашивают Л.: «А что, мне нет ничего сегодня?» Л. этих праздных разговоров не любит, он вообще не любит шуток в этой области своих обязанностей, и когда ему говоришь вдогонку: «Пожалуйста, писем мне побольше привозите!» – он цедит серьезно: «К сожалению, это не от меня зависит».

После ужина разносится почта. Эти минуты всегда волновали: сидим за столом и молчим, прислушиваемся к знакомым шагам по улице. Зимой, когда дождь и темно, он иногда ходит с фонариком и блуждающий огонек виден в окошко… Все нет и нет… Где застрял? У адмирала уже был – соседи видели… Наконец, знакомый разговор за стеной, значит, сейчас к нам… Сердце даже колотиться начинает… Стук в дверь. «Добрый вечер!» В руках знакомая книга для расписывания в получении заказной корреспонденции. Но… книга не раскрывается и не кладется на стол. Л. молча подает одну газету. «А писем нет?» – «Нет». Ну ничего, должно быть, в следующую почту будут, и несколько рук тянутся разорвать газетную бандерольку.

В праздничные дни прогулки длиннее и сложнее. Некоторые из них предпринимались на целый день. Например, целое путешествие к морю. К западу от мыса Бланке – превосходный пляж, излюбленное место для отдыха не только кадет, но и всех нас. Часто туда снаряжались с ночевкой, – конечно, преимущественно молодежь. Но по воскресным дням на пляже собирался чуть ли не весь корпус.

Дорога туда довольно трудная. Километров пять нужно было идти сначала по шоссе, затем перевалить через песчаные бугры, в которых вязнет нога и тяжело идти без всяких тропок, и уже с этих бугров спускались на широкий пляж, в глубине которого узорчатыми струями по песку тек ручей, через который переходили или по камням, или сняв ботинки. У кадет были свои дороги, мало проходимые для нас – вообще, они делали огромные концы с поразительной выносливостью.

На морском берегу, в известковых скалах пещеры, где можно укрыться от ветра. На берегу здесь разбредались на огромном пространстве, купались, грелись на солнышке до ожогов, закусывали и отдыхали. Костры горели из материалов, которые выбрасывало море. С заходом солнца нехотя собирались, нагружались пустой посудой и бодрые и свежие шли домой, тяжелой дорогой, поднимаясь все выше и выше. Приходили в Сфаят обычно уже в темноте, еле держась на ногах, но через полчаса от усталости не оставалось и следа, и после ужина, уже стоявшего на столе, можно было хоть опять собираться в поход.