Как Мэй ходила в гости

Прошло девять месяцев с тех пор, как меня наградили отпуском. Я смогла навестить четырех друзей и одно дерево, и у меня оставалось еще четыре дня. Я пока не знала, как ими распорядиться, но сейчас июнь, и до октября еще есть время. Коллекции безделушек на моем подоконнике предстояло пополниться двумя ручками от Роуз и ее карточками с цветовыми палитрами. Также у меня появилась гравюра с тисом. По возвращении домой я планировала повесить ее в холле. Боюсь, что она будет выглядеть маленькой средь голого пространства, но с чего-то надо начинать.

Дуб белый (Quercus alba)

Часть V

Обустройство

Ландшафтные фонарики, что подсвечивают снизу крону ивы, старая глициния, обвивающая фасад домика, в вечернем свете малиновки ищут в земле червячков — моя игра в компенсации срабатывала. Перед свежеокрашенным бежевым бунгало с магазинчиком рукоделия я увидела мужчину с газетой. Во время прогулок по Дак Вудс мы не раз приветствовали друг друга легкой улыбкой, но никогда прежде не заговаривали.

— Добрый вечер, — сказала я.

— Добрый вечер, — ответил он.

— Когда я была маленькая, этот дом находился в запустении, и я думала, что там живут привидения.

— Правда? — сказал он.

— Вы привели его в порядок.

— Это правда.

Когда я замолчала, он обернулся на домик, словно желая удостовериться.

— Его только вчера докрасили.

Замигал светофор, и сразу же запела зарянка.

— Очень симпатично, — сказала я.

— Благодарю вас. — Ему было приятно слышать такие слова.

— Хорошего вам вечера.

У Роуз над столом висит фото времен Первой мировой: французские солдаты позируют на фоне огородика, разбитого прямо возле окопа. Никто не заставлял их это делать, такого приказа не было. Я посчитала, что для Роуз это символ надежды и оптимизма перед лицом превратностей. Когда я сказала ей об этом, она покачала головой и ответила: «Для меня это красота на контрасте».

Удаляясь от бежевого домика с идеальным палисадником, я подумала, что мужчина с газетой этого бы не понял.

Впрочем, кто знает? Я устала судить о других людях.

Почему я так люблю садоводство? Боюсь, потому что унаследовала некое чувство безнадежности, страх потери интереса. Я человек, страдающий болезненной замкнутостью. Но садоводство идет вразрез с подобным настроем: невозможно заниматься растениями без мыслей о будущем.

Хоть я и ценю безразличие Пенелопы к украшательству, странно, что она не занималась садоводством. В отсутствие Одиссея она ничего не меняет в доме, а когда он возвращается, Пенелопа требует, чтобы он вынес из спальни старую кровать. Но Одиссей-то знает, что это невозможно — он самолично мастерил эту кровать на верхушке ствола живого дерева. Что до Пенелопы — она просто хотела убедиться, что это действительно ее муж. Дерево — как якорь в их доме, чтобы они заново обустроились.

Обустроиться.

Произнеся это слово, я задумываюсь. Можно обустроиться в жизни, успокоиться, а если убрать возвратную частицу — ся, ты обустраиваешь место, в котором находишься.

Полагаю — то, что вы сейчас читаете, есть моя попытка обустроиться в этой жизни. История, которую я пытаюсь рассказать, — она о моих друзьях, о том, где они живут, а также это история моей семьи, о которой я стараюсь умалчивать. И тогда можно ли меня считать достоверным рассказчиком? Но разве не все мы такие? Никто из нас не берется за то, чтобы изложить свою историю с самого начала. Мы лишь вплетаем в канву повествования отдельные моменты своей жизни. И когда это удается, можно утверждать, что мы наконец обустроились.

«А она вообще настоящая?» — спросила я как-то Эмбер. «Что именно?» — сказала она. «Твоя жизнь! Все, что с тобой происходит. Она настоящая или же ты так ловко вплетаешь ее в разные истории?» И она ответила мне: «Не понимаю разницы между первым и вторым».

— Алиса.

Трансформация

Метаморфозы нашего мира мы более не воспринимаем, как это было описано Овидием, но когда моя мама слегла, она была ни больна, ни здорова, она не умирала, но уже перестала жить прежней жизнью. Разве могут быть иные признаки метаморфозы?

Нашей семье не хватает истории.