Карлос Кастанеда, книги 1-3

Я пытался убедить его дать мне объяснения, но он отставил эту тему и сказал, что должен на время уйти. Я настаивал, чтобы он, по крайней мере, намекнул.

— Мне не нравится оставаться в потемках, — сказал я.

— Ты сам держишь себя в потемках, — сказал он. — Думай о стене, которую ты видел. Сядь на циновку и вспомни каждую подробность. Тогда, возможно, ты и сам сумеешь выяснить, как далеко ты ушел. Все, что я знаю, — что ты ушел очень далеко. Я знаю это потому, что мне было ужасно трудно вытянуть тебя назад. Если бы меня не было рядом, ты бы совсем заблудился и никогда не вернулся; в этом случае от тебя остался бы только труп на берегу ручья. Или, возможно, ты смог бы вернуться сам. Насчет тебя уверенности у меня нет. Поэтому, оценив усилия, которые мне пришлось затратить, чтобы привести тебя назад, я сказал бы, что ты, несомненно, дошел до…

Он сделал паузу и дружелюбно посмотрел на меня.

— Я бы сказал, до гор Центральной Мексики, — сказал он. — Но я не знаю, что скажешь ты — возможно, до Лос-Анджелеса, а возможно, и до Бразилии.

Дон Хуан вернулся на следующий день к вечеру. К тому времени я записал все, что мог вспомнить. Когда я писал, мне пришло на ум пройтись по берегам ручья вверх и вниз и проверить, не мог ли я действительно видеть на какой-нибудь из его сторон деталей, которые могли вызвать у меня образ стены. Я предположил, что дон Хуан мог ввести меня в состояние оцепенения, а затем заставить сосредоточиться на какой-нибудь стене по дороге. Я вычислил, что если он заставил меня идти, то за часы, которые прошли между временем, когда я впервые обнаружил туман, и временем, когда вылез из канавы и вернулся к его дому, мы могли пройти, самое большее, две с половиной мили. Поэтому я прошел вдоль берега ручья по три мили в каждую сторону, внимательно рассматривая все детали, которые могли иметь отношение к моему видению стены. Ручей был, насколько я мог судить, простым каналом, использовавшимся для орошения. Он был около полутора метров шириной по всей длине, и я не мог найти никаких видимых деталей, которые напоминали бы или хотя бы могли вызвать образ бетонной стены.

Когда дон Хуан вернулся домой, я заговорил с ним и настоял, чтобы он выслушал то, что я записал. Он отказался слушать и велел мне сесть. Он сел лицом ко мне. Он не улыбался. Судя по пронзительному взгляду его глаз, глядевших куда-то над линией горизонта, он думал.

— Думаю, ты должен был осознать к этому времени, — сказал он тоном, который был неожиданно очень суровым, — что все является смертельно опасным. Вода является такой же смертельной, как и страж. Если ты не остережешься, вода заманит тебя. Она почти сделала это вчера. Но для того, чтобы попасть в ловушку, человек должен хотеть этого. В этом твое затруднение. Ты хочешь сдаться.

Я не знал, о чем он говорит. Его нападение было таким неожиданным, что я был сбит с толку. Я робко попросил его объяснить. Он с неохотой упомянул, что ходил к водному каньону, видел духа источника и обрел глубокое убеждение, что я прошляпил свои возможности видеть воду.

— Как? — спросил я, действительно пораженный.

— Дух — это сила, — сказал он, — и как таковой он отзывается только на силу. Ты не можешь потакать себе в его присутствии.

— Когда я потакал себе?

— Вчера, когда ты стал зеленым в воде.

— Я не потакал себе. Я думал, что это очень важный момент, и рассказывал тебе то, что происходило со мной.

— Кто ты такой, чтобы думать или решать, что важно? Ты ничего не знаешь о силах, с которыми имеешь дело. Дух источника существует и может помочь тебе и действительно помогал, пока ты не прошляпил своих возможностей. Теперь я не знаю, каковы будут последствия твоих действий. Ты уступил силе духа источника, и теперь он может взять тебя в любое время.

— Разве было нельзя смотреть на себя позеленевшего?

— Ты покинул себя. Ты хотел покинуть самого себя. Это было неправильно. Я уже говорил тебе это и повторяю снова: можно выжить в мире брухо, только если ты воин. Воин обращается со всем уважительно и не топчет ничего, если не вынужден этого делать. Ты вчера общался с водой без уважения. Обычно ты ведешь себя очень хорошо. Однако вчера ты оставил себя своей смерти, как проклятый дурак! Воин не отдает себя ничему, даже смерти. Воин — это не готовый на все партнер; воин недоступен, и если он вовлекается во что-то, то, можешь быть уверен, он осознает, что делает.

Я не знал, что сказать, — дон Хуан был почти сердит. Это расстроило меня. Дон Хуан редко обращался со мной так. Я сказал, что у меня и мысли не было, что я сделал что-то неправильно. После нескольких минут напряженного молчания он снял шляпу, улыбнулся и сказал, что я должен уйти и не возвращаться в его дом до тех пор, пока не почувствую, что приобрел контроль над моим самопотаканием. Он подчеркнул, что я должен сторониться воды и не давать ей касаться поверхности моего тела три или четыре месяца.

— Я не думаю, что смогу обходиться без душа, — сказал я.

Дон Хуан хохотал до тех пор, пока на его щеках не появились слезы.