Храм Фемиды. Знаменитые судебные процессы прошлого

«Она вообще любила орудия смерти. Опий у неё был в той самой баночке – баночку нашли на месте убийства, – в которой она впоследствии принесла его в квартиру на Новогродской улице. Xлороформ я, по её просьбе и под предлогом зубной боли, достал по рецепту полкового врача. Этот флакончик она тоже принесла Новогродскую улицу. В начале мая, когда я у него ужинал, она достала опий и сказала: «Как легко умереть; стоит только немножко подсыпать… и готово!»

Подсудимый Бартенев, из показаний на суде

Он

Корнет Александр Бартенев был моложе своей возлюбленной на восемь лет. Потомственный кавалерист – случай нечастый: «Гусар, который в 30 лет не убит – не гусар, а дрянь», – заметил французский генерал Лассаль, сам, впрочем, погибший в 34. Среди его предков значился Алексей Бурцов, великолепный наездник, знаменитый пьяница и бретёр, легендарный адресат восторженных стихов Дениса Давыдова (это ему написано: «Ради бога, трубку дай, ставь бутылки перед нами…») и предмет гордости пушкинского Сильвио – «я перепил славного Бурцова». Дед – подполковник, отец вышел из кадетского корпуса в кирасиры, но проиграл казённые деньги и вынужден был оставить службу поручиком. Люди большой физической силы (отец гнул подковы), редкого самолюбивого упрямства (дед умер в столетнем возрасте от простуды, выйдя на мороз представиться проезжему генералу в одном тоненьком мундире), бесшабашной удали и известной русской склонности (двоюродный дед Алексей Бурцов разбился насмерть, упав с коня, когда на спор пытался пьяным взять препятствие; брат Николай покончил с собой в приступе белой горячки), предки со всей очевидностью довлели над молодым человеком, не оставляя ему выхода: он должен был поступить в гусары, должен

был прославиться кутежами и романами, должен был обращать на себя внимание. Тем более отец содержал его щедро: из дому присылали 3 000 рублей в год. «Добился я репутации славной: первый пьяница чуть ли не в целой Варшаве! сказавши мимоходом, не имея в душе никогда любви к вину и по сие время. А почему и отчего? Но как и всё, что я делал, и делаю, и буду делать. Носит меня ветром из стороны в сторону <…> Такая наша вся порода…» – писал Бартенев своёму товарищу за несколько месяцев до трагедии.

«Бартенев был здоровый человек, как физически, так и умственно, хотя я его не считал особенно развитым человеком. Он очень самолюбив, считает себя красивым, и если ему замечали, что он некрасив, то он считал это личным оскорблением, уверенный, что ни одна женщина перед ним не устоит».

Корнет Сечинский, из показаний на суде

Эпоха

Хорошо было Алексею Бурцову: в эпоху Наполеоновских войн он воплощал в себе идеал гусара, никакого, как сказали бы социологи, «ролевого конфликта». А каково его внучатому племяннику, когда на дворе – fin de siиcle[3]

, и людям благородным положено быть тонкими, ранимыми, разочарованными в жизни? Вот Маня: она всё время как бы в забытьи, носит при себе опий в коробочке, часто говорит о смерти – то ли репетирует, то ли и впрямь страдает… Жениться бы… Но это означает покинуть службу: офицерское собрание и полковое начальство никогда не дадут согласия на брак гвардейского офицера с польской актрисой. Да и папенька при всех выкрутасах своей молодости – человек вполне консервативных устоев. Видя, что Мария ждёт предложения, корнет взял отпуск и съездил домой, в Тамбовскую губернию, в Бартеневку, Королевщина тож[4], но о женитьбе даже не заикался, только денег попросил: возлюбленная настаивала на отдельном «гнёздышке» для встреч – у неё неудобно.

Он снял квартиру на Новогродской улице, с отдельным входом из подворотни. Она с энтузиазмом принялась придумывать обстановку, присылала ткани для драпировок: должен быть сумрак, и вообще это модно. Собственно, в ту ночь у них было что-то вроде новоселья…

Ночь