Накануне процесса в «Казанском телеграфе» появилась анонимная статья, дышащая негодованием в адрес тех, кто осмелился согласиться защищать святотатцев. В связи с этим от имени защитников присяжный поверенный Бабушкин, бывший неформальным лидером команды, обратился к суду с просьбой особо разъяснить присяжным смысл судебной защиты. Председательствовавший в процессе Сергей Викторович Дьяченко произнёс замечательную речь, в которой, в частности, заметил, что «закон предоставляет и самым тяжким преступникам иметь защитников. Какое бы гнусное и возмутительное обвинение не тяготело над подсудимым, закон вменяет суду в обязанность дать ему защитника, и горе защите, которая отказывается от исполнения этой тяжёлой, но священной задачи: представить суду те данные, которые могут повлиять на смягчение участи подсудимого. В условиях жизни подсудимого, воспитания, в обстановке защитник должен тщательно искать всё, что может быть истолковано в его пользу, и представить их суду».
Задача перед адвокатами действительно стояла нелёгкая: уж слишком много следов было оставлено их подзащитными, уж слишком много свидетелей что-то видели, что-то слышали. Поэтому кто-то из защитников (например, тот же Тельберг) больше взывал к милосердию, чем разбирал неувязки обвинения; его страстная речь заслужила одобрение следившего по газетам за процессом Льва Толстого. Добиться успеха удалось лишь опытному адвокату Лаврскому, защищавшему сторожа: доказательства против его клиента были самыми неочевидными, да и самый вид дряхлого, постоянно плачущего старика на контрасте с красноречиво уголовными физиономиями других обвиняемых склонял присяжных к проявлению милосердия: «Не виновен!»
В результате трёхдневного процесса Варфоломей Чайкин (Стоян) был осуждён на 12 лет каторжных работ, Ананий Комов – на 10 лет. Максимов был определён на 2 года 8 месяцев в исправительные арестантские отделения. Прасковью Кучерову и Елену Шиллинг приговорили к 5 месяцам 10 дням тюрьмы.
Чайкин и Комов смогли сбежать из тюрьмы, в которую их определили, но если Комов растворился бесследно, то Чайкин, у которого на воле были припрятаны кое-какие «безделушки», пустился в загул, проиграл своё богатство в карты и уже на следующий год попался при попытке ограбления ювелирного магазина. «По совокупности заслуг» и ввиду явной неисправимости он был приговорён к пожизненной каторге, которую отбывал в печально знаменитом Шлиссельбурге.
В тюрьме с Чайкиным, судя по всему, произошли некоторые метаморфозы. Он более не запирался и обстоятельно рассказывал полицейским чинам, в том числе и легендарному сыщику Аркадию Кошко, выпытывавшим у него, не сохранились ли иконы, об обстоятельствах совершённого преступления. Он говорил: «Мне не хочется, чтобы непорядочные люди шантажировали моим именем и вводили в заблуждение утверждением, что иконы целы». Чайкин объяснил и мотивы своего поступка. Он показывал 29 июня 1912 г.: «Мне ужасно хотелось тогда доказать всем, что икона вовсе не чудотворная, что ей напрасно поклоняются и напрасно её чтут, что я сожгу её и никакого не случится чуда: сгорит и всё». Он сам отмечал происшедшие в нём за годы заточения перемены. Вспоминая, как при ограблении одного монастыря он пытался вытащить из раки мощи какого-то святого и выбросить их прочь, он добавил: «Теперь бы я всего этого и не подумал бы сделать. Хотя я и неверующий, но я понимаю, что ничего не стоящая для меня вещь может быть для других святыней». Больной туберкулёзом, Чайкин скончался в Шлиссельбурге то ли незадолго до революции, то ли вскоре после.
Многие верующие сомневались в том, что чудотворная святыня погибла. Ходили слухи, что Чайкин на самом деле сбыл её богатым старообрядцам, охотившимся за иконами дониконовского письма; что матушка-настоятельница в монастыре на ночь подменяла её копией и тому подобное. Некоторые энтузиасты разыскивают её до сих пор…
Не будем им мешать.
24. «Поражение всегда сирота»