Книга непокоя

Иногда мне кажется, что в размышлениях индийцев, как правило расплывчатых, просматривается нечто сродни этому стремлению, отрицательнее которого ничего нет. Но им либо недостает остроты ощущения, чтобы таким образом рассказать то, что они думают, либо не хватает остроты мысли, чтобы таким образом почувствовать то, что они чувствуют. Факт в том, что я не вижу того, что замечаю в них. Факт в том, что я считаю себя первым, кто передал словами мрачную нелепость этого безысходного ощущения.

И я лечу ее, описывая. Да, нет такой опустошенности, если она по-настоящему глубока, если она не является просто чувством и в ней участвует разум, для которой не нашлось бы иронического способа высказывания. Если бы от литературы не было иной пользы, то эта польза все же была бы, пусть и для немногих.

Недуги разума, к несчастью, причиняют меньше боли, чем недуги чувств, а недуги чувств — к несчастью, меньше, чем недуги телесные. Я говорю «к несчастью», потому что человеческое достоинство требовало бы обратного.

Нет такого тревожного ощущения тайны, которое могло бы причинять боль так, как любовь, ревность, ностальгия, которое могло бы душить, как сильный физический страх, которое могло бы преображать, как гнев или как честолюбие. Но и никакая боль из тех, что крушат душу, не бывает такой сильной, как зубная боль, или боль от коликов, или же (предполагаю) боль родовая.

Мы так устроены, что разум, облагораживающий некоторые переживания и ощущения и возвышающий их над прочими, также и подавляет их, если распространяет свой анализ на сравнение всех их друг с другом.

Я пишу так, будто сплю, и вся моя жизнь — это квитанция, в которой нужно расписаться.

Петух в курятнике, из которого он отправится на смерть, поет гимны свободе, потому что ему дали два насеста.

141.

Дождливый пейзаж

В природе моя неудавшаяся жизнь плачет в каждой капле дождя. Есть что-то от моего непокоя в капании, в ливнях, с которыми дневная грусть бесполезно изливается на землю.

Дождь все идет и идет. Моя душа мокра оттого, что слышит его. Дождь… Моя плоть становится жидкой и водянистой вокруг моего ощущения ее.

Беспокойный холод обхватывает ледяными руками мое бедное сердце.

Часы, серые и ‹…› тянутся, расплющиваются во времени; мгновения волочатся одно за другим.

Как сильно льет!

Водосточные трубы извергают мелкие потоки воды, всегда неожиданные. По моему сознанию стекает мысль о водосточных трубах с их тревожным шумом стекающей воды. Вяло, со стоном дождь стучит в оконное стекло; ‹…›

Холодная рука сжимает мне горло и не дает вдыхать жизнь. Все во мне умирает, даже знание о том, что я могу грезить! Мне не хорошо ни в каком физическом отношении. Во всем мягком, на что я опираюсь, моя душа обнаруживает углы. Все взгляды, на которые я гляжу, так темны оттого, что их поражает обедненный свет безболезненно умирающего дня.

142.

Самое гнусное в мечтах — то, что они есть у всех. О чем-то думает в темноте осоловевший курьер, прислонившийся к фонарю в перерыве между поручениями. Я знаю, что у него на уме: то же, во что погружаюсь я между записями в летней тоске замершей конторы.

143.

Мне больше жаль тех, кто мечтает о вероятном, дозволенном и близком, чем тех, кто бредит о далеком и странном. Те, кто мечтает широко, либо безумцы, которые верят в то, о чем мечтают, и потому счастливы, либо просто фантазеры, для которых фантазии — это музыка души, что убаюкивает их, ничего им не говоря. Но у того, кто мечтает о возможном, есть реальная вероятность испытать настоящее разочарование. Меня не может сильно удручать то, что я перестал быть римским императором, но меня может гнести то, что я никогда даже не заговаривал с портнихой, которая около девяти часов всегда заворачивает за угол справа. Мечта, обещающая нам невозможное, уже этим самым лишает нас его, а мечта, обещающая нам возможное, встревает в саму жизнь и препоручает ей свое решение. Первая живет обособленно и независимо; вторая подчиняется превратностям того, что происходит.

Поэтому я люблю невозможные пейзажи и широкие пустынные равнины, на которые я никогда не попаду. Прошедшие исторические эпохи великолепны, ведь я не могу предположить, что они воплотятся с моим участием. Я сплю, когда мечтаю о том, чего нет; я просыпаюсь, когда мечтаю о том, что может быть.