Книга непокоя

Я выглядываю c одного из балконов конторы, обезлюдевшей в полдень, на улицу, где моя рассеянность чувствует в глазах движение людей и не видит их с расстояния размышления. Я сплю, опираясь на перила, которые больно впиваются мне в локти, и многообещающе ничего не знаю. Детали остановившейся улицы, по которой шагают многие, вырисовываются перед моим отстраненным взглядом: ящики, сложенные на телеге, мешки у двери другого склада, и на самой дальней витрине магазина на углу — отблеск бутылок того портвейна, который в моих мечтах никто не может купить. Мой дух отстраняется от материальной половины. Я исследую при помощи воображения. Проходящие по улице люди — все те же, что прошли недавно, все тот же зыбкий облик кого-то, движущиеся пятна, голоса нечеткости, нечто, что проходит и не случается.

Заметка, сделанная скорее посредством осознания чувств, чем посредством самих чувств… Возможность чего-то другого… И вдруг сзади меня в конторе звучит метафизически отрывистый голос посыльного. Я чувствую, что мог бы убить его за то, что он прервал то, о чем я не думал. Обернувшись, я смотрю на него молча, исполненный ненависти, заблаговременно слушаю, с напряжением скрытого убийства, голос, которым он мне что-то скажет. Он улыбается из глубины комнаты и громко говорит мне «добрый вечер». Я ненавижу его, как ненавижу вселенную. В глазах чувствую тяжесть от воображения.

144.

После всех этих дождливых дней небо вновь принесло в просторы высоты лазурь, которую до сих пор прятало. Между улицами, где лужи дремлют, словно стоячая вода на полях, и ясной радостью, что остывает в вышине, есть контраст, который облагораживает грязные улицы и окрашивает в весенние краски тусклое зимнее небо. На дворе воскресенье, и мне нечего делать. Стоит такой хороший день, что мне не хочется даже мечтать. Я наслаждаюсь им со всей искренностью чувств, которой предается разум. Я гуляю, как освобожденный служащий. Чувствую себя стариком лишь для того, чтобы испытать удовольствие от ощущения омоложения.

На большой воскресной площади — торжественное протекание дня другого рода. В церкви св. Доминика закончилась одна служба и скоро начнется другая. Я вижу тех, кто выходит, и тех, кто еще не вошел, ожидая кого-то и не видя выходящих.

Все это не имеет значения. Это, как и все в обыденности жизни, — сон тайн и крепостных зубцов, и я смотрю, как прибывший глашатай, на равнину моих размышлений.

Некогда, ребенком, я ходил на эту же службу или, возможно, на другую, но, должно быть, на эту. Я надевал, с должным осознанием, мой единственный лучший костюм и наслаждался всем — даже тем, чем не было смысла наслаждаться. Я жил снаружи, а костюм был чистым и новым. Чего еще хочет тот, кто должен умереть и не знает этого, держа за руку мать?

Некогда я наслаждался всем этим, но, возможно, я только сейчас понимаю, насколько я этим наслаждался. Я шел на церковную службу, как на великую тайну, и выходил с нее, как на поляну. И так действительно было, и так все еще есть. Лишь для неверующего взрослого человека с помнящей и плачущей душой это — вымысел и беспорядок, неопрятность и холодный могильный камень.

Да, то, чем я являюсь, было бы невыносимо, если бы я не мог вспомнить то, чем я был. И эта чужая толпа, по-прежнему выходящая со службы, и начало возможной толпы, которая начинает прибывать, чтобы посетить следующую службу — все это подобно кораблям, которые проходят мимо меня, как по медленной реке, под открытыми окнами моего дома, возведенного на берегу.

Воспоминания, воскресенья, церковные службы, удовольствие от того, чем я был, чудо времени, которое, миновав, осталось и никогда не забывается, потому что было моим… Нелепая диагональ нормальных ощущений, резкий звук телеги на площади, которая скрипит колесами на фоне шумного молчания автомобилей и каким-то образом, вследствие материнского парадокса времени, сохраняется и сегодня, прямо здесь, между тем, что я есть, и тем, что я потерял, в моем предваряющем взгляде, которым я являюсь…

145.

Чем человек выше, тем большего он должен себя лишать. На вершине есть место только для самого человека. Чем он совершеннее, тем он целостнее; а чем он целостнее, тем менее он будет нуждаться в другом.