Легенды губернаторского дома

При этих его словах вплотную к огню подошли какие-то мужчины, с виду простолюдины, и принялись бросать туда, как выяснилось, всякий геральдический мусор: сверкающие гербы, эмблемы и регалии знатных семейств, родословные, уходящие, подобно лучикам света, во мрак средних веков. Они летели в пламя вперемежку со звездами, орденами и вышитыми золотом воротниками, которые могли бы показаться несведущему глазу совершеннейшими безделушками, однако в свое время имели огромное значение и, по правде говоря, до сих пор почитались любителями славного прошлого как отличительные знаки высоких моральных и прочих человеческих качеств. В этой геральдической мишуре, охапками швыряемой в огонь, мелькали бесчисленные почетные знаки рыцарского достоинства всех родов Европы, ленты наполеоновского ордена Почетного Легиона переплетались с лентами старинного ордена Святого Людовика. Среди прочего были и медали нашего общества Цинциннати. С его помощью, как гласит история, едва не учредили потомственное дворянство для тех, кто во время революции боролся против власти монархии. Там же попадались жалованные грамоты немецких графов и баронов, испанских грандов, британских пэров – от изъеденных червями повелений, подписанных Вильгельмом Завоевателем, до хрустящего пергамента новоявленного лорда, получившего сию милость из августейших рук королевы Виктории.

При виде густых облаков дыма, прорезаемых яркими языками пламени, которое поглотило огромную кучу знаков земных почестей, толпа зрителей из простонародья издала радостный крик и так захлопала в ладоши, что звуки эти эхом отразились от небосвода. То был миг торжества, воцарившегося после долгих веков, над теми, кто, будучи созданными из одинакового праха и духовных немощей, осмелился присвоить себе привилегии, даруемые лишь за труды на поприще высшего блага. Но тут к пылающей груде рванулся величавый седоволосый человек в пальто, с которого сорвали звезду или какой-то другой знак отличия. Лицо его не блистало умом, но осанка выдавала привычную и почти естественную высокомерную манеру держаться, присущую человеку, с рождения уверившемуся в своем превосходстве и до этого мгновения ни разу в нем не усомнившемуся.

– Люди! – вскричал он с горечью и изумлением, при этом властно оглядывая останки того, что казалось ему дороже всего на свете. – Люди, что же вы наделали? Огонь пожирает все, что знаменовало собой ваше отдаление от варварства, все, что могло бы помешать вам снова в него впасть. Мы, верхушка общества, являлись теми, кто из века в век сохраняли дух рыцарства, изысканные и благородные помыслы, высокие, чистые, светлые и священные идеалы. Повергая в прах дворянство, вы повергаете в прах поэтов, художников, скульпторов – все изящные искусства. Ибо мы были их покровителями и создали атмосферу для их процветания. Отменяя сословные различия, государство утрачивает не только величие, но и устойчивость…

Несомненно, он сказал бы больше, но тут раздались резкие, презрительные и возмущенные выкрики, окончательно заглушившие речь развенчанного аристократа, выкрики настолько угрожающие, что, в последний раз с отчаянием взглянув на полусгоревшую родословную, он снова нырнул в толпу, с радостью прикрывшись только что обретенной ничтожностью.

– Пусть благодарит судьбу, что мы не бросили в огонь и его! – крикнул коренастый мужчина, пнув ногой угли. – Отныне никто не посмеет показывать заплесневелый пергамент как подтверждение права распоряжаться своими ближними. Если есть сила в руках и добрая воля – это отчасти превосходство. Если есть острый ум, мудрость, мужество и твердый характер – пусть сослужат человеку службу. Но отныне ни один смертный не должен надеяться, что уважение к заплесневелым костям его предков обеспечит ему положение в обществе. С этой ерундой покончено.

– И как раз вовремя, – заметил стоявший рядом со мной мрачный зритель, однако не очень громко. – Если эта ерунда не сменится ерундой похуже. Однако в любом случае данная разновидность чуши почти что себя изжила.