Лекции по искусству. Книга 4

Я очень много читала о Малевиче, о той жизни, которая переполняла и перенасыщала тогда Москву. Не надо думать, что Малевич, со своим «Черным квадратом», один. А выставка «Бубнового валета»? А выставка Гончарова и Ларионова, создавших свое направление, когда вышли из «Ослиного хвоста»? Тот же Ларионов пишет свой собственный манифест и открывает новое направление «лучизм». А если вы прочитаете, что такое «лучизм» и посмотрите лучистые вещи Михаила Ивановича Ларионова — величайшего выдумщика, очень талантливого человека, очень интересной личности и очень интересного художника, то вы поймете, что «лучизм» — это ни что иное, как все-таки предложение, как вам сказать, абстрактного искусства. То есть искусства, не имеющего ярко выраженной смысловой предметности. Той предметности, где чашка изображена, как чашка. А там, где изображение не равно предмету, которое оно изображает (то есть идет расхождение между предметом изображения и его бытовым назначением), то эта работа уже абсолютно иного типа.

Я говорю это оттого, что могла бы много говорить о том, что представляет собой это первое десятилетие XX века, художественная жизнь России. Как сейчас выясняется, все эти процессы в России происходили только лишь потому, что не было никакого сомнения в том, что Малевич не является фигурой единственной или одинокой. Уже на художественных подмостках Татлин, в 1911 году Кандинский вместе с Мюнхенской группой создает замечательный журнал и знаменитое направление, названное «Blauer Reiter» («Голубой Всадник»). Малевич, в потоке всего этого чрезвычайно исторически-гениального подъема и поиска русской культуры, ставшей частью мирового поиска, очень много работает, очень много выставляется и находит своих единомышленников в этой богемно-творческой необъятности, таком новом художественном Космосе.

Малевич работает, как бы пробуя на вкус свой художественный эксперимент. У него, например, есть целый ряд замечательных кубистических работ, которые связаны с тем, что он видит во французском кубизме, в частности, у Брака.

Вообще, к этому моменту очень много что делается и в Западной Европе. Щукин, например, покупает Матисса, Матисс делает ему на заказ работу «1905 год». В 1906 году умирает Сезанн и в России проходит его первая выставка, как и Гогена. Наши купцы-староверы скупают весь западный авангард и привозят его в Россию. Дети купцов-староверов становятся собирателями и коллекционерами крайних форм французского и западного авангарда. Они привозят их в Россию. И это оказалась та основа, создавшая очень большой музей нового западного искусства. А вещи Пикассо? Какое же у них было чутье к будущему, если они собирали эти вещи! И в России эти вещи видят все. Видят поиски нового языка. Это не просто новый язык, это поиски новых смыслов! А откуда они берутся? Разумеется, любой толчок, любая смена — это всегда немножко секрет, это всегда немножко тайна.

Подумайте хотя бы над такой очень простой и незамысловатой деталью: начиная от Римской Империи и до изобретения, ну, скажем, автомобиля или иного средства передвижения других скоростей, как человек видит мир с одного и того же движения, с одного и того же времени или пространства? Что римляне ездят на лошадях, что XIX век ездит на лошадях — это один и тот же ритм передвижения по миру. Одни и те же картины, одна и та же оптика восприятия и рассматривания мира. Она начинает меняться только к самому концу XIX века, когда начинают ездить машины, ходить поезда, поднимаются дирижабли или самолеты. Вот тогда точки восприятия мира и зрения меняются совершенно. Ведь это же новое сознание, новое представление о пространстве, в котором ты живешь. Это другое представление о времени. Не случайно они называют себя футуристами, то есть людьми, устремленными в будущее. Это все было замечательно и неизбежно, только непривычно.

Непривычно зрителю, который еще дожевывал свои очень устойчивые для него ценности и не мог переключиться. Но это не вопрос времени или художников. Хуже, когда время этих новых предложений не имеет мысль. Вот это действительно катастрофа. А если оно имеет новую мысль о времени — это замечательно. И вот такой новый взрыв мысли о времени Россия не только переживала, но и создала такой передовой отряд философов и очень смелых людей, ищущих новый язык. И они стали соединяться в группы, объединяясь друг с другом. Мастера «Бубнового валета» были ближе друг другу по методу и по поиску. А у Казимира Малевича была своя компания: это были Велимир Хлебников, художник Пунин, поэт Крученых, его жена Крученых, которая вошла в число, так называемых, «русских амазонок» — великих русских художниц начала XX века. Розанова была уникальным человеком.