Лу Саломе

Лу не согласна. Позитивная любовь к себе не имеет ничего общего с самозацикленностью и самолюбованием. Сама сущность любви вспыхивает лишь тогда, когда мы преодолеваем пропасть между субъектом и объектом. Человек перестаёт видеть цель своих желаний и стремлений только вовне себя, но, «вернув себе свои отчуждённые владения», чувствует свою волшебную неразобщённость с миром, и на это единство внутренне направлена струя его энергии любви. Нарцисс, повторяет она, любуется не собой, а своей нераздельностью с универсумом.

Прочитав фрейдовское эссе «Добывание и покорение огня», она пытается породнить Прометея и Нарцисса, утверждая, что все Прометеи это развившиеся Нарциссы.

Нарцисс любит самого себя и потому весь тот мир, который он воплощает в себе. Точно так же, любя другого, мы любим не его «эго», а преломленный в нём бесконечный мир. Именно поэтому, рассуждает она, любви постоянно сопутствует боль разочарования. Не потому, что она угасает с течением времени, как принято считать, а потому, что те ожидания универсальности, которые любящий адресует своему объекту, его индивидуальность не способна выполнить.

Такое раскрытие индивидуального бессознательного в духовную целостность с миром почти граничило с мистикой, и принять такой ход мыслей для Фрейда значило пожертвовать ясностью и рационализмом, в коих он видел для себя высшую ценность. Единственной уступкой, которую он сделал для Саломе, стало его согласие с тем, что для женщины подобный нарциссизм, очевидно, более естественное и достижимое состояние. Он шутливо рассказал Лу, как ему довелось побывать под наваждением «спокойного и шутливого шарма настоящего нарциссизма» во время визита забравшейся в окно его офиса грациозной кошечки.

Биографы убеждены, что Лу всегда вызывала у него ассоциацию с чарующей кошачьей самодостаточностью. Примирительно разводя руками, он шутил:

«Великий вопрос, на который нет ответа и на который я не смог ответить, несмотря на тридцатилетний опыт исследования женской души, это вопрос, чего же на самом деле хочет женщина».

Однако этот вопрос ему приходилось решать и в отношении своей дочери Анны. И Фрейд был счастлив их дружбой с Саломе, вспыхнувшей после того, как он пригласил в 1921 году Лу с семьёй в свою венскую квартиру на Бергергассе.

Двадцатишестилетняя Анна и шестидесятилетняя Саломе вместе навещали знакомых Лу и были неразлучны, как две молодые девчонки. Продуктом же совместных обсуждений стала работа о детских мазохистских фантазиях и о связи переживаний боли и любви.

Благодаря этой работе Анна сделалась в 1922 году членом Венского психоаналитического общества, чего, как она утверждала, не произошло бы без участия Лу, щедро делившейся с ней идеями и примерами из собственных детских воспоминаний.

Лу высказала идею, что если с ребёнком после травмы или наказания обращаются особенно нежно, то это может породить у него чувственное заключение, что боль и любовь находятся в тесном контакте, что они следуют друг за другом, — и такое единство может закрепиться в его воображении нерасторжимой ассоциативной связью.

Лу вспоминает, как однажды отец, нежно обнимая, поранил её горящей сигаретой, и это довело его самого до слёз. Этот эпизод прочно запечатлелся в её памяти, считает Лу, именно в силу изумившего её своей интенсивностью равенства переживания боли и любви. Границы нормы и патологии становятся здесь очень зыбкими.

Не в силу ли этой смутной памяти многие люди инстинктивно боятся любви? Эта глубоко запрятанная амбивалентность чувств ещё более колоритно проступает в другом эпизоде её детства. Амбивалентность (от латинснских слов ambo «оба» и valentia «сила») — это двойственность отношения к чему-либо, в особенности двойственность переживания, выражающаяся в том, что один объект вызывает у человека одновременно два противоположных чувства.