Лу Саломе

«Я была уже школьницей, старше восьми лет. Наша собака, шнауцер, которую звали Джимка, взбесилась. У нас такое случилось в первый раз, поэтому мы не сразу распознали это, и когда меня перед уходом в школу моя любимая собака укусила за запястье, я лишь второпях что-то сделала с раной и как следует не испугалась. По возвращении домой я больше не нашла нашу собаку. Разразилась эпидемия бешенства, Джимку забрали и ещё до вечера застрелили в предназначенном для этого исследовательском институте. Последовал скрытый дурной период страха, когда во мне, переполненной ужасом, возобладало представление, как было бы ужасно, если бы меня ежеминутно подозревали в бешенстве. Но я узнала также и то, что рассвирепевшие от бешенства собаки прежде всего нападают на любимых хозяев. И я вспоминаю ужасающее убеждение во мне — я укушу папу, то есть самого любимого».

Вооружённая психоаналитическим методом, Лу заново переосмысляет свои отношения с отцом, свой юношеский выбор между отцом и учителем периода близости с Гийо, свои отношения с мужем и, наконец, тот факт, что лишь в «событии Фрейд» символические фигуры Отца и Учителя для неё окончательно слились и обрели живое воплощение.

Для Андреасов, как и для многих подобных семей в тогдашней Германии, в 20-е годы жизнь складывалась достаточно тяжело. Галлопирующая инфляция в 1923 году достигла апогея: доллар составляет более чем четыре биллиона марок. Если раньше один аналитический приём стоил пятьдесят марок, то сейчас это уже три тысячи марок. Мало кому такое было по карману. Тем не менее Лу принимает и тех, кто не может платить, — она не умеет отказывать в помощи остро нуждающимся в ней.

В 1925 году Фрейд посылает ей богатую пациентку и угрожает отречением, если она не потребует гонорар:

«Вы не готовая помочь тётушка, Вы терапевт, который может работать только тогда, когда ему предоставят требуемые условия. С благотворительностью покончено!»

Всё же общедоступность исцеления психоанализом навсегда осталась мечтой Лу, и она признаётся в одном из писем Фрейду, что, «разбираясь с богатыми клиентами, делала это потому, что годами мечтала работать на нищих детей моих братьев в России».

И даже в этих тяжёлых условиях она всякий раз, чувствуя своё возросшее мастерство, испытывает неподдельное ликование, рассеивая мрак чьей-либо проблемы:

«Я знаю этот тихий успех во мне самой, успех, который я отношу к разряду согревающих радостей, ведь я сама — старый холодный зверь, привязанный к немногим, поэтому я благодарна, что внутри психоанализа возможно тепло».

Поэтому она охотно принимает приглашение в Кенигсберг от главврача тамошней медицинской терапевтической клиники. Профессор Отто Брунс хочет, чтобы она в течение полугода прочитала врачам его клиники насыщенный лекционный курс по психоанализу и руководила бы их практической работой с больными.

Это было серьёзное признание её опыта, знаний и мастерства. И Брунс, безусловно, польстил ей, когда, жалуясь на многолетнее скверное состояние врачебного ухода в своей больнице, где до сих пор руководствовались традиционными методами и медикаментами, произнёс:

«Вы просто обязаны мне помочь в реорганизации клиники. Мои ассистенты вместе со мной исполнены этим желанием и с воодушевлением ожидают Вас».