Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун

Как же выглядит «архетип матери» в мыслях китайцев? Изменился ли он с момента перехода от феодального общества к современному? Со времен моей бабушки и вплоть до моей матери, меня и следующих поколений между бессознательным «образом матери» и общественным сознательным «образом матери» существовали несоответствия, путаница, и само собой, они непременно сталкивались с жуткой болью во время «приведения души в порядок». Это изменение в психике на уровне генов, исправление целого звена в цепи поколений. В ближайшую тысячу лет мы как раз и будем этим коллективным бессознательным.

Самое большое преимущество Ли Ланьни было в ее неумолимом оптимизме, она была бойцом, который не бежал с поля боя после легкого ранения, а из-за тяжелого — не плакал. С четырнадцати лет в какие только больницы она не попадала. Операционные, катафалки, простыни на трупах, морги, гробы из красного дерева; оплакивающие покойных родственников в ночи, больной с изувеченным лицом после операции, человек на пороге смерти, истощенная лейкемией девочка, пожилая тетушка с гладкой и блестящей лысиной после химиотерапии, темнокожая женщина, которая постоянно тревожила всех руганью и стенаниями из-за уремии, тетя из палаты для тяжелобольных с нарушениями эндокринной системы, лицо которой опухло до такой степени, что стало похоже на лицо всплывшего утопленника… Все это стало для Ли Ланьни обычным делом.

В четырнадцать лет, когда мне оперировали ангиому[53], я сама залезла на операционный стол, сама преградила путь военному автомобилю на дороге, а когда мне еще не сняли швы, сама вернулась в дом, находящийся довольно далеко от больницы. В семнадцать я провела полгода в госпитале Гуанчжоуских военных сил, с первого октября, дня образования КНР, до Праздника весны. Родители тогда находились на севере Гуандуна, и от них не было никаких вестей. Я не плакала, уже привыкла. Я стала самостоятельной еще в девять лет.

В двадцать два года я лежала в клинике медицинского института Сунь Ятсена в Гуанчжоу в отделении эндокринопатии, на том же этаже находилось отделение тяжелых почечных заболеваний и палата для больных редкими заболеваниями. Если днем обнаруживали труп больного, то его вывозили на кушетке, и это было привычное дело. В маленькой палате, где я лежала, была двадцатисемилетняя девушка.

В первую же ночь был слышен надрывный плач — это плакали матери и дети, было беспокойно. Следующей ночью, в еще более поздний час опять кто-то плакал. Слышно было, что это родители оплакивают своего ребенка; из коридора доносилась речь медсестры, и из-за того, что она говорила, они плакали до потери сознания. Не знаю, в который час, но было темно, когда соседка по палате встала, и, скрестив руки и положив ладони на плечи, стала слушать. Через москитную сетку не было видно выражения ее лица. Я спросила:

— Сестрица, тебе страшно?

Прошло много времени, прежде чем она внезапно заговорила:

— У них у всех есть те, кто их оплакивает. Когда я умру, кто будет плакать по мне?

Я сглупила и сказала:

— У тебя есть папа и мама, которые будут плакать. Это только по мне плакать не будут.

Девушка ничего не ответила и на ощупь задернула сетку. Я уставилась на слабый лунный свет за окном, и на меня внезапно накатила грусть. Если бы я умерла сегодня вечером, то действительно бы никто не стал плакать? Где мои родители? Нет ни телефонной, ни почтовой связи. Скучают ли они по мне?

В ту ночь мне просто необходимо было поплакать. Но слез не было, лишь слегка увлажнились уголки глаз. Я вспомнила, как плакала, когда была маленькой, всегда кричала: «Ма-а-мочка!», и чем сильнее кричала, тем больше проливала слез. Я беззвучно зашевелила губами, будто произнося «ма-а-мочка»… Это было странно. Я попробовала вновь беззвучно позвать «па-а-почка», но и в этот раз не заплакала. Если я заплачу, то кого же мне тогда звать? На кого я могу положиться? О ком я буду скучать? Такой темной ночью, когда по палатам бродит смерть, кого мне слезно просить о помощи?

Некого.

Некого.

Подсознательное. Язык снов

Во сне я увидела умершего деда. Он спустился с койки в морге. Я, одетая в рубашку для больных, как раз ложилась в больницу. Медсестра сказала, что мой дед хочет меня повидать. Я подумала: «Дед умер, уже прошло несколько лет, как же так?.. Господи, неужели он не умер, а на него просто никто не обращал внимания в больнице?» На полу действительно лежал дед. Медсестра не выдала ему одежду, поэтому в холоде его обнаженное тело свернулось калачиком, его тощая спина изогнулась, будто лук. Он сказал:

— Врач вызвал меня к себе, сказал, что я не переживу этот день. Они не разрешают мне больше здесь жить, придумай, что мне делать!