Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун

Почти каждый день шел дождь. Стук дождя по крыше напоминал звук шагов, которые то ускорялись, то замедлялись. В такое время в деревне становилось еще сумрачней. Капли дождя перескакивали с одного древесного листа на другой. Если внимательно прислушаться, можно было расслышать, как пьет воду птаха, как стрекочет цикада, как тихонько всхлипывает гусеница на поверхности листа. Во время дождя в деревне не пели. С дороги доносились хлюпающие звуки, на резиновые сапоги налипала глина. В такие минуты все в округе отправлялись домой. Из-за дождя жизнь в деревне замирала. Если же во время дождя пойти к пруду за водой, то непременно можно было повстречать белоснежную цаплю. Ее оперение блестело от дождевых капель. Взгляд у цапли был чист и светел, как у моей первой любви. В такие минуты каждая травинка плакала от счастья, оставаясь навеки запечатленной в памяти. Поверхность воды под дождем покрывалась пузырями. Если опустить в воду ноги, рыбка могла ущипнуть тебя за палец. Дождевая вода, смешавшись с землей, текла в пруд с журчанием и плеском, наполняя пейзаж умиротворением. Вода в пруду оставалась изумрудно-зеленой. Это был цвет древесной листвы, цвет ночи, цвет спокойствия. Тем временем дождь по-прежнему стучался в ворота и двери, которые в такой час были плотно прикрыты. Сквозь них сочился безмятежный уютный свет — оранжевый, как кусок бисквита. Дым поднимался из печных труб, струясь над огородами, на которых росли бобы, люффа и водяной шпинат. Ах! В эти минуты все вокруг наполнялось невыразимым теплом, напоминавшим тепло отцовских глаз. Иногда дождь мог припустить с утра и спустя некоторое время прекратиться. Тогда над деревней подобно старому другу появлялось солнце, повсюду разливалась жаркая влажная музыка.

Я частенько удостаивал своим посещением рощу, расположенную к западу от деревни. Там было полно моих друзей. Больше всего я был привязан к мелии, потому что, как и она, я рос худым и невысоким, а еще потому что она дарила мне свои плоды. Их нельзя было есть, зато ими можно было стрелять из пращи по птицам. С вязом я тоже дружил, потому что у него были сладкие съедобные орешки, а из его листьев получались звонкие свистульки. А еще там росли павловния, лещина, цедрела, дикие воковница, гранат и яблоня. Все вместе они и составляли эту рощу. Ветка переплеталась с веткой, лист — с листом, образуя комнату, где я мог жить, и какую просторную комнату! Не иметь ничего и обладать всем. Посреди рощи была небольшая полянка. Больше всего мне нравилось сидеть там и читать письма, которые присылали мне сумерки. Я глядел на розовеющее небо, на неподвижные верхушки деревьев, на возвращающихся в гнезда птиц, на вползающий в деревню мрак, на луну, которая обнажала белоснежные пальцы ног. В такие моменты мне не было никакого дела до такой надоедливой штуки, как время. В полной тишине я закрывал глаза и наслаждался счастьем, медовым и сладким, как колыбельная. Когда из деревни раздавался звон посуды, мать принималась звать меня, выкликая мое детское имя[146]

. Зов плыл во тьме, но я всегда делал вид, что не слышу. Как я мечтал провести так всю ночь! Тогда я бы смог поболтать со звездами, росой, травами и светлячками. Все вокруг наполнял запах перегнившей опавшей листвы. Просидев долгое время в темноте, я с большой неохотой возвращался домой в компании легкого ветерка. Тогда я не понимал, что такое дом. Я знал, что это отправная точка моего пути и место, куда я должен в итоге вернуться.

В деревне было несколько домов, окруженных тайной. В них жили старики совсем преклонных лет. Они сидели в плетеных креслах, любовались сумраком, не издавая ни единого звука. Ничто, кроме воспоминаний, не имело для них никакого значения. Лишь малая часть их сущности все еще пребывала в этом мире, большая же часть уже обратилась в прах. С незапамятных времен они сидели вот так, глядя смерти в лицо, словно разыгрывая партию в шахматы. В финале их ожидала трагедия, и выигрывала всегда смерть. Пол в этих домах был покрыт мхом, на кухне сквозь него пробивались сеянцы, а в чанах для воды жили луны прошедших лет. Паутина, сгнившее зерно, остатки воды в битых кувшинах, тростниковая изгородь и сундуки красного цвета… Ах! Лучи солнца снова проникли в дом. Может быть, это случилось в последний раз? Когда-то я много раз испытывал желание войти в дверь такого дома, но так ни разу и не сделал этого. Ржавые сельскохозяйственные инструменты, заплесневевшие крышки кастрюль и горшков, деревянные скамейки, пустившие ростки, — обо всем этом я знал, но было там что-то, мне неведомое. Вот так и я вертелся снаружи вплоть до того дня, когда упустил свой последний шанс…

Помню, как вслед за бесконечными дождями наступала осень, и дикие гуси собирались на юг. Я знал, что придет день, когда и я уйду. Осень научила меня тосковать.

Декабрь