Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун

Я понимала волнение беременной: скоро рожать, нужна помощь родителей, а родителям нужна своя комната. Но у меня были почти те же мотивы, что и у нее: тело беременной диктовало ей, что делать, а мое тело диктовало мне. Чутье подсказывало, что переехать в двухкомнатную квартиру беременной — не просто убрать полог с одной кровати и поставить на другую; возможно, последствия этого переезда окажутся куда более губительными, чем можно вообразить.

В шестьсот десятой мне была предоставлена свобода: я не знала, кем был предыдущий жилец, чем он (или она) здесь занимался, были у него дети или родители, любимые или враги — просторные комнаты давно все стерли, не оставив чужого духа. Я внесла чемоданы, смахнула пыль, подмела пол, чтобы постепенно пропитать новое жилье своими привычками, подчинить своему распорядку. Я открывала ноутбук, начинала писать, и воздух в комнате наполнялся частицами моего тела. Обычно я садилась за стол около трех часов утра; вечером я возвращалась, включала ноутбук и чувствовала, что настроение, которое осталось в комнате после ночной работы, до сих пор не рассеялось. Я садилась за стол и погружалась в ежедневный круговорот. Мы были неразлучны с квартирой, как кровь и плоть, она стала моей частью. Даже тоскливая пустая гостиная и маленькая спальня, в которой я не провела ни дня, пропитали собой мою жизнь, каждая по-своему. На какое-то время они стали моими. Здесь я постепенно поверила в себя, научилась полнотой духа противостоять одиночеству плоти.

Разве могла я переехать в квартиру беременной? Сколько раз на этой лихорадочной двуспальной кровати тесно сплетались мужчина и женщина! Я вовсе не порицаю секс, не считаю его темным, гадким и грязным; но от одной мысли, что ради экономии в сто пятьдесят юаней я поселюсь там, где кто-то совокуплялся, лягу на кровать, которая до сих пор хранит теплый и густой запах сырой рыбы, меня охватывало отвращение (квартиру можно поменять, но кровать слишком большая, ее не перенести)! В тесной квартире беременной повсюду висел запах размножения, повсюду были следы соединения мужчины и женщины. Солнце и пыль стократно усиливали этот запах, и невооруженным глазом было видно, как рыбная вонь стелется по комнатам. А мне теперь здесь жить. Да уж, люди, кочующие с места на место, с каждым новым переездом теряют вовсе не жилье, а вкус к совершенству, вкус к мелочам. Кое-как обжился, а пора переезжать — вечно обходишься тем, что есть, словно бездомный пес.

Как-то вечером я поднялась в свою шестьсот десятую, заперла дверь на замок и принялась за стирку. Машинки у меня не было, одежды скопилось много, приходилось отстирывать ее в ванной. Вдруг в ровную, мерную, привычную песню журчащей воды ворвался другой голос: тук-тук, тук-тук — в мою дверь кто-то стучал.

Стучал требовательно и нетерпеливо — почти ломился в квартиру.

Что это был за стук! Одна дробь сменялась другой, человек за дверью знал, что внутри кто-то есть, и что этот кто-то все слышит. Стук хотел пробить брешь в моей оцинкованной двери; стук был отчаянный, как самоубийца, наглотавшийся яда; стук сотворил такое землетрясение, что весь пол покрылся трупиками пыли.

У меня грохотало в ушах, сердце бешено билось, дыхание стало рваным, словно я глотала воздух из кислородного баллона. Кто это? Может быть, гаркнуть как следует: «Кто?!» Нет. Я приросла к табурету: руки — в тазике с мыльной водой, шлепанцы на босу ногу, спина горбом, так и сидела, не шевелясь, а сердце готово было лягушкой выскочить из груди.

Может, соседский парень нарвался на неприятности, и теперь его ищут враги? Или девушка этажом выше, та, что работает в гостинице, раздразнила какого-нибудь негодяя, он, напившись, явился ее искать, да вот ошибся этажом? Или те супруги, что, прикрываясь торговлей в лотке, на самом деле продают наркотики и любовь на час? Ох… Или просто кто-то возвращался домой с работы да ошибся дверью? Приехал в гости, но перепутал номер квартиры? Я собрала в памяти все, что изо дня в день замечала за распахнутыми дверями соседей, тщательно взвесила, и открывать дверь теперь совсем не хотелось.

Волны стука становились сильнее и сильнее.

Может быть, собака из богатого дома по соседству отравилась моим мусором? Жили в том доме на широкую ногу: высокие ворота, четыре этажа с крыши и до фундамента облицованы бежевым кирпичом. Балкон светлый и просторный, как еще одна комната. Но никто не выносил туда стул, не садился, балкон скучал без дела. День за днем он пустовал, в непогоду мерцал под каплями дождя, в ясные дни — сверкал на солнце. Он был совсем рядом с моей квартирой. Я никогда не бросала мусор со своего балкона. Наши мусорные баки стояли за углом особняка — и ничего больше меня с этими богачами не связывало. Но кто знает, все возможно. Я не смела двинуться с места, стук в дверь словно пригвоздил меня к картине, висевшей на стене.