Читаем Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни полностью


151. Тезисы против оккультизма.

I. Склонность к оккультизму есть симптом инволюции сознания. Оно утратило силу мыслить безусловное и выносить обусловленное. Вместо того чтобы за счет работы понятия дать определение им обоим в их единстве и различии, оно смешивает их, не делая различий. Безусловное становится фактом, обусловленное – непосредственно сущностным. Монотеизм разлагается, становясь второй мифологией{370}

. «Я верю в астрологию, потому что не верю в Бога», – ответил один из участников американского социально-психологического исследования. Вершащий суд разум, в свое время возвысившийся до понятия единого Бога, теперь, кажется, вовлечен в его падение. Дух разъединяется на духов и за счет этого утрачивает способность распознавать, что духов не существует. Завуалированная тенденция к беде, присущая обществу, дурачит свои жертвы ложным откровением, феноменом-галлюцинацией. Напрасно они надеются, что во фрагментарной осмысленности этого феномена смогут взглянуть в глаза всеохватному року и устоять. После тысячелетий просвещения человечество, чье господство над природой в виде господства над людьми превосходит по степени ужаса всё, чего они когда-либо опасались со стороны природы, вновь накрывает паника.

II. Вторая мифология более неистинна, чем первая. Первая была отложением уровня знаний, свойственного составлявшим ее эпохам, в каждую из которых сознание предстает несколько более свободным от слепой природной взаимосвязи, чем в предыдущую. Вторая же, искаженная и предвзятая, помещает однажды добытое знание о себе прямиком в общество, в котором из-за всеохватных отношений обмена пропадает как раз та стихийность, обуздать которую считают себя способными оккультисты. Взгляд корабельщика, обращенный к диоскурам, одушевление деревьев и источников – при всем нездоровом оцепенении перед необъясненным – были исторически соизмеримы с опытом субъекта, полученным от взаимодействия с объектами. Однако возрожденный анимизм как рационально утилизируемая реакция на рационализированное общество, практикуемая в ярмарочных балаганах и консультационных кабинетах ясновидящих всех мастей, отрицает отчуждение, о котором он сам свидетельствует и за счет которого живет, и словно суррогат подменяет собой неналичествующий опыт. Из того, что товар стал фетишем, оккультист делает крайне последовательный вывод: угрожающе опредмеченный труд корчит ему бесчисленные бесовские рожи из каждого предмета. То, о чем позабыли в мире, сконцентрировавшемся до продукта, – а именно, что его произвели люди, – вспоминается фрагментарно, навыворот, добавляется как некое существо в себе к в-себе-бытию объектов и приравнивается к нему{371}

. Поскольку объекты эти охладели в лучах разума, утратили видимость одушевленности, постольку одушевляющее начало, их социальное качество, обретает самостоятельность как природно-сверхприродное, как вещь среди вещей.

III. Откат к магическому мышлению в эпоху позднего капитализма ассимилирует это мышление путем адаптации его к позднекапиталистическим формам. Сомнительно-асоциальные феномены на полях системы, жалкие попытки подсматривать сквозь щели в ее стене хотя и не позволяют увидеть ничего из того, что было бы за ее пределами, но зато тем явственней демонстрируют силы распада внутри нее. Те малые мудрецы, что запугивают клиентов, восседая перед хрустальным шаром, – это игрушечные модели мудрецов великих, держащих в своих руках судьбу человечества. Само общество так же погрязло во вражде и интригах, как обскуранты из Общества психических исследований{372}. Гипнотическое воздействие, которое оказывают оккультные явления, похоже на тоталитарный ужас: в сообразных сегодняшнему дню процессах одно переходит в другое. Усмешка авгуров разрослась до издевательского смеха общества над самим собой; оно наслаждается непосредственной материальной эксплуатацией душ. Гороскоп соответствует адресованным народу директивам кабинетных чиновников, а мистика чисел подготавливает к восприятию управленческой статистики и картельных цен. Сама интеграция оказывается, в конце концов, идеологией дезинтеграции на группы власти, которые истребляют друг друга. Кто попал в них, тот пропал.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Иисус Неизвестный
Иисус Неизвестный

Дмитрий Мережковский вошел в литературу как поэт и переводчик, пробовал себя как критик и драматург, огромную популярность снискали его трилогия «Христос и Антихрист», исследования «Лев Толстой и Достоевский» и «Гоголь и черт» (1906). Но всю жизнь он находился в поисках той окончательной формы, в которую можно было бы облечь собственные философские идеи. Мережковский был убежден, что Евангелие не было правильно прочитано и Иисус не был понят, что за Ветхим и Новым Заветом человечество ждет Третий Завет, Царство Духа. Он искал в мировой и русской истории, творчестве русских писателей подтверждение тому, что это новое Царство грядет, что будущее подает нынешнему свои знаки о будущем Конце и преображении. И если взглянуть на творческий путь писателя, видно, что он весь устремлен к книге «Иисус Неизвестный», должен был ею завершиться, стать той вершиной, к которой он шел долго и упорно.

Дмитрий Сергеевич Мережковский

Философия / Религия, религиозная литература / Религия / Эзотерика / Образование и наука