Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

102. Поспешай не торопясь.

Быстрый бег по улице представляется выражением страха. В попытке избежать падения уже заключено подражание падающей жертве. Положение головы, стремящейся удержаться наверху, выглядит как положение головы у тонущего в реке, а напряженное выражение лица похоже на гримасу боли. Бегущий смотрит вперед, он вряд ли сможет оглянуться, не споткнувшись, словно преследователь со взглядом Горгоны дышит ему в затылок. Когда-то бегством спасались от опасности, слишком ужасной, чтобы встретиться с ней лицом к лицу, и об этом, сам того не ведая, свидетельствует тот, кто несется вдогонку за отъезжающим автобусом. Правила движения более не предполагают появления диких и опасных зверей, однако при этом они всё же не укрощают наш быстрый бег. Бег очуждает неспешную буржуазную походку. Выявляется истинное положение вещей: с безопасностью здесь далеко не всё в порядке, и, как всегда, приходится убегать от сорвавшихся с привязи жизненных сил, даже если это всего лишь средства передвижения. Привычка тела к ходьбе как норме сложилась в добрые старые времена. То был буржуазный способ трогаться с места: физическая демифологизация, свободная от заклятия иератической поступи, бесприютного странничества, бегства до потери дыхания. Человеческое достоинство отстаивало право на ходьбу, на ритм, который не навязан телу ни угрозой, ни приказом. Прогулка, фланирование были времяпрепровождением частного человека, наследием феодальных увеселительных прогулок в XIX веке. С наступлением эпохи либерализма хождение отмирает даже там, где не ездят на автомобиле. Движение за возврат к природе, которое с недвусмысленным мазохизмом двигалось в сторону подобных тенденций, объявило войну воскресным прогулкам своих отцов и заменило их добровольными марш-бросками, которые оно окрестило средневековым словом «странствие»

{248}

, и вскоре для странствования уже поступила в распоряжение фордовская модель. Возможно, в культе технической скорости, как и в спорте, скрывается импульсивное желание преодолеть ужасы бега, отводя его от собственного тела и одновременно уверенно превосходя его: триумф поднимающейся стрелки спидометра ритуально унимает страх преследуемого. Однако если человеку крикнуть «Беги!» – что ребенку, который должен принести со второго этажа забытую матерью сумочку, что узнику, которому приказывают бежать конвоиры, чтобы иметь повод пристрелить его, – то в этом приказе громко звучит архаическая сила, которая во всех иных случаях неслышно управляет каждым шагом.