Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

106. Цветы от милой, от дорогой{253}

. Высказывание, принадлежащее, скорее всего, Жан Полю, о том, что воспоминания – это единственная собственность, которую у нас не отнять

{254}

, относится к разряду бессильно-сентиментальных утешений, с помощью которых отрешенный уход субъекта вовнутрь себя намереваются представить этому самому субъекту как ту полноту, от которой он сам же отступается. Создавая архив самого себя, субъект конфискует багаж своего опыта, словно собственность, и тем самым снова превращает его в нечто для себя совершенно внешнее. Прошлая внутренняя жизнь превращается в обстановку, равно как, наоборот, любой предмет бидермейеровской мебели создавался как воспоминание, воплотившееся в дереве. Интерьер, в котором душа размещает собрание своих редкостей и памятников старины, предстает весьма обветшалым. Воспоминания невозможно сохранить ни в ящиках, ни на полках, поскольку в них прошлое нерасторжимо сплетается с настоящим. Никто не в состоянии свободно и произвольно распоряжаться тем, похвалой чему полнятся слова Жан Поля. Именно там, где воспоминания подчиняются нам и становятся предметными, там, где субъект считает, что с ними ничего не случится, они выцветают, словно нежные обои под ярким солнечным светом. Однако там, где они, защищенные забвенным, сохраняют свою силу, они находятся под угрозой, как и всё живое. Концепция Бергсона и Пруста, направленная против овеществления, в соответствии с которой настоящее – непосредственность – конституируется лишь за счет посредничества памяти, за счет взаимодействия «сейчас» и «тогда», обладает поэтому не только спасительным, но и инфернальным характером. Как ничто из того, что довелось прежде пережить, не действительно, если не было вызволено из смертельного окоченения своей изолированности посредством непроизвольного припоминания, так и, наоборот, не гарантировано ни одно воспоминание, существующее само в себе, индифферентное по отношению к будущему того, кто его лелеет; ничто из прошедшего за счет перехода в одно лишь представление не защищено от проклятия эмпирического настоящего. Самое блаженное воспоминание о каком-либо человеке по сути своей может быть опровергнуто последующим опытом. Тот, кто любил и предал любовь, поступает дурно по отношению не только к образу прошлого, но и к самому прошлому. С неопровержимой очевидностью в пробуждающееся воспоминание проникает недовольный жест, отсутствующий тон, удовольствие начинает отдавать притворством, превращая прежнюю близость в ту чужесть, которой она обернулась в настоящем. Отчаяние кажется вечным не потому, что никогда не станет лучше, а потому, что оно втягивает в свою пасть само предшествовавшее ему время. Поэтому нелепо и сентиментально желание уберечь прошлое от грязного потока настоящего. Прошлому не остается иной надежды, кроме как на то, что оно, беззащитно отданное на произвол беды, выйдет из нее в некоем ином качестве. Однако тот, кто умирает в отчаянии, прожил всю жизнь напрасно.