Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

103. Ребенок в степи{249}

. То, чего люди без реального на то основания боятся больше всего, словно одержимые навязчивой идеей, имеет гнусное свойство воплощаться. С коварно-дружелюбным участием подчиненный задает начальнику вопрос, который тот ни за что на свете не желает слышать; типа, от которого с превеликим опасением хочется держать подальше свою возлюбленную, она, пусть даже с расстояния в три тысячи миль, по доброжелательной рекомендации обязательно пригласит и заведет тот сорт знакомства, что грозит обернуться опасным. Неясно, до какой степени ты сам играешь на руку таким страхам, – не ты ли вкладываешь в уста злорадетеля вопрос, слишком усердно его замалчивая; не спровоцировал ли ты это фатальное знакомство, с наивной и губительной доверчивостью попросив посредника, чтобы тот не вздумал посредничать в нем. Психологам известно, что тот, кто в красках представляет себе беду, в какой-то степени сам ее желает. Но почему она столь ревностно стремится ему навстречу? На параноидную фантазию что-то откликается в реальности, которую эта фантазия стремится скрыть. Всеобщий латентный садизм безошибочно распознает всеобщую латентную слабость. А бред преследования заразителен: у кого бы он ни случился, окружающие неизбежно начинают ему подражать. Проще всего сделать это, подкрепив страх делом, совершая то, чего другой так боится. Глупость заразна: бездонное одиночество бреда обладает тенденцией к коллективизации, переносящей навязчивый образ в жизнь. Этот патологический механизм гармонично согласуется с доминирующим ныне социальным механизмом, в соответствии с которым люди, чья социализация привела к отчаянной изоляции, жаждут совместного бытия и сбиваются в холодные кучи. Так глупость оборачивается эпидемией: секты безумцев разрастаются в том же ритме, что и крупные организации. Это ритм тотального разрушения. Основа для воплощения в реальность бреда преследования – его сходство с кровавостью. Насилие, на котором основывается цивилизация, предполагает преследование всех всеми, и человек, страдающий бредом преследования, лишь потому оказывается в проигрышной ситуации, что в беспомощной попытке сделать несоизмеримое соизмеримым приписывает соседу то, что совершается обществом в целом. Он обжигается, потому что желает непосредственно, можно сказать, голыми руками ухватить объективный бред, которому сам подобен, в то время как сама абсурдность состоит как раз в совершенной опосредованности. Он становится жертвой дальнейшего существования контекста, породившего ослепление. Даже самое удручающее и бессмысленное представление о событиях, самая дикая проекция содержит бессознательное усилие сознания распознать тот убийственный закон, в силу которого общество увековечивает свое существование. Аберрация есть, собственно, всего лишь короткое замыкание приспосабливания: откровенная глупость одного по ошибке называет своим именем увиденную в другом человеке глупость целого, и параноик предстает карикатурой на правильную жизнь, по собственной инициативе решая подражать жизни ложной. Но как при коротком замыкании летят искры, так и в истине один бред молниеносно сообщается с другим. Точки сообщения являются убедительным подтверждением бреда преследования, дурача больного и подтверждая, что он прав, и тем самым еще глубже погружая его в бред. Поверхность наличного бытия тут же смыкается снова и доказывает ему, что всё обстоит не так уж плохо, и он – сумасшедший. Он субъективно предчувствует состояние, в котором объективное безумие и бессилие единичного человека непосредственно переходят друг в друга, подобно тому, как фашизм, диктатура страдающих бредом преследования, воплощает в жизнь боязнь преследования своих жертв. Является ли в таком случае чрезмерная подозрительность признаком паранойи или же она соответствует реальности, можно понять только ретроспективно. Психология не способна постичь ужасное.