Над вольной Невой. От блокады до «оттепели»

В 1956-м выпускают из лагерей и ссылки, реабилитируют последних политзаключенных, и информация о лагерях расходится по стране. Возвращаются на родину «репрессированные народы» (кроме немцев, крымских татар и турок-месхетинцев). Идут бурные партсобрания. Кончает жизнь самоубийством Александр Фадеев. Печатают стихи Марины Цветаевой. Появляется роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым». Проходит выставка Пабло Пикассо в Москве и Ленинграде. Открывется «Современник». В БДТ — Георгий Товстоногов, в Театре комедии — Николай Акимов. В кино — «Сорок первый» и «Весна на Заречной улице».

Между тем в странах социалистического лагеря — сначала в Польше, потом в Венгрии — известия о низвержении культа Сталина в СССР приводят к требованию широких реформ. В июне забастовки в Познани, в октябре самовольное, без согласования с Москвой, назначение главой ПОРП Владислава Гомулки и угроза советской интервенции. В ответ на события в Польше взрывается Венгрия. В Польше события закончились компромиссом между ПОРП и КПСС, в Венгрию вошли в ноябре советские войска и задавили венгерское восстание танками.

В Ленинграде тоже неспокойно — апогеем становятся диспут о «Не хлебом единым» на филфаке ЛГУ и попытка организовать обсуждение выставки Пикассо на площади Искусств.

Начинаются аресты, санкционированные письмом ЦК КПСС «Об усилении работы партийных организаций по пресечению вылазок антисоветских, враждебных элементов» от 19 декабря 1956 года.

Но уже 1 августа за вольномыслие и несанкционированные контакты с иностранцами арестовали художника Родиона Гудзенко. 7 ноября — поэта Михаила Красильникова, 22 декабря — историка Александра Гидони. Разгромлены были политические кружки под руководством Револьта Пименова, Юрия Левина, Виктора Трофимова, Михаила Молоствова.

Виктор Шейнис:

«5 марта было принято решение ЦК КПСС о том, что с этого доклада должен быть снят гриф „Совершенно секретно“, поставить другой гриф: „Не для печати“ и ознакомить с ним партию целиком, это шесть миллионов в то время, комсомол, это еще 18 миллионов, плюс актив рабочих, колхозников и интеллигенцию — это еще десятки миллионов. Я помню это время.

Я не был членом партии, но был, правда, комсомольцем, и практически каждый, в том числе и беспартийный, если хотел, мог прийти куда-либо на читку этого доклада и выслушать его. Доклад читается. С ним знакомятся практически все, кто тогда хотел.

Доклад был шоковым для своего времени, для своего часа. Для меня и моих друзей, которые к тому времени проделали уже значительную работу по переосмыслению советской истории, этот доклад ничего кроме душераздирающих подробностей не раскрыл. Мы обращали внимание на то, чего в этом докладе не было, а не было там, в сущности, главного, там не было сказано, почему все это происходило, и все было сведено к личным качествам Сталина. Вот что я хотел сказать о докладе».