Наш общий друг. Часть 1

Это было справедливо, а посему мистрисъ Ламль прибгаетъ къ женской уловк и заявляетъ:

— Мн все равно, что вы говорили и чего не говорили, — совершенно все равно!

Пройдя еще немного и немного еще помолчавъ, мистеръ Ламль снова прерываетъ молчаніе:

— Вы все будете долбить свое. Итакъ вы присваиваете себ право спросить, въ чемъ я хочу васъ уврить. Ну-съ, въ чемъ же такомъ я хочу васъ уврить позвольте узнать?

— Что вы богаты.

— Нтъ, я совсмъ не богатъ.

— Такъ значитъ вы женились на мн обманомъ?

— Пусть будетъ такъ. Теперь объясните мн, въ чемъ бы хотли уврить меня. Не хотите ли вы и сейчасъ уврить меня, что вы богаты?

— Ничуть?

— Такъ значитъ вы вышли за меня обманомъ, не такъ ли?

— Если вы, гоняясь за деньгами, были настолько недальновидны, что обманули сами себя, или если вы были такъ жадны и корыстны, что позволили обмануть себя вншней обстановкой, то разв я въ этомъ виновата, авантюристъ вы этакій? — вопрошаетъ супруга съ сугубой суровостью.

— Я разспрашивалъ Вениринга; онъ мн сказалъ, что вы богаты.

— Вениринга! (съ величайшимъ презрніемъ). — Что знаетъ обо мн Венирингъ?

— Разв онъ не состоитъ вашимъ повреннымъ по дламъ?

— Нтъ. У меня нтъ повреннаго кром того, котораго вы видли въ тотъ день, когда женились на мн обманомъ. Да и ему мое имущество не доставляетъ большихъ хлопотъ, такъ какъ я имю всего на всего сто пятнадцать фунтовъ пожизненнаго годового дохода. Впрочемъ, есть еще, кажется, сколько-то шиллинговъ или пенсовъ, если вы желаете знать точно.

Мистеръ Ламль смотритъ далеко не нжными глазами на подругу своихъ радостей и печалей. Онъ начинаетъ что-то бормотать, но тотчасъ же сдерживается и говоритъ спокойно:

— Вопросъ за вопросъ. Теперь моя очередь, мистрисъ Ламль. Что подало вамъ поводъ считать меня богатымъ человкомъ?

— Вы сами подали поводъ. Теперь вы, можетъ быть, отречетесь и не сознаетесь, что всегда старались казаться богачемъ?

— Но вдь вы тоже разспрашивали кого-нибудь обо мн. Скажите, мистрисъ Ламль — признаніе за признаніе — вы спрашивали кого-нибудь?

— Да, спрашивала Вениринга.

— Но Beнирингъ столько же знаетъ обо мн, сколько и о васъ, или сколько его самого кто-нибудь знаетъ.

Пройдя еще немного, молодая вдругъ останавливается и говоритъ запальчиво:

— Я никогда не прощу Венирингамъ!

— И я не прощу, — отзывается молодой.

Посл этого они опять идутъ рядомъ; она сердито ковыряетъ ямки въ песк, а онъ волочить свой опущенный хвостъ. Въ мор отливъ, и кажется, какъ будто это онъ оставилъ высоко на обнаженномъ берегу эту чету, выброшенную приливомъ. Надъ ихъ головами проносится чайка и смется надъ ними. Еще недавно на бурыхъ утесахъ блестла золотистая поверхность воды, а теперь тамъ только сырая земля. Съ моря долетаетъ укоризненный ревъ: далекіе морскіе валы взбираются другъ на друга, чтобы взглянуть на попавшихся въ ловушку обманщиковъ и бсовски-радостными скачками потшиться на ихъ счетъ.

— Вы говорите, я пошла за васъ по разсчету, — начинаетъ опять суровымъ тономъ мистрисъ Ламль. — Но неужели вы воображаете, что была какая-нибудь разумная возможность выйти за васъ ради васъ самого?

— Тутъ опять-таки дв стороны вопроса, мистрисъ Ламль. Вы какъ полагаете?

— Вы обманули меня, а теперь еще оскорбляете! — кричитъ молодая, тяжело дыша.

— Вовсе нтъ. Не я началъ. Обоюдоострый вопросъ задали вы.

— Я?! — повторяетъ вн себя молодая, и зонтикъ переламывается въ ея гнвной рук.

Цвтъ его лица превращается въ мертвенно-блдный; около носа выступаютъ зловщія пятна, точно пальцы самого дьявола дотрагивались до него въ разныхъ мстахъ въ теченіе послднихъ мгновеній. Но у него есть самообладаніе, а у нея нтъ.

— Бросьте его, — хладнокровно говоритъ онъ о зонтик: — теперь онъ никуда не годенъ: вы кажетесь смшны съ нимъ.

Въ своемъ гнв она, не задумавшись, обзываетъ его «отптымъ негодяемъ» и бросаетъ сломанный зонтикъ такъ неловко, что онъ падая, задваетъ его. Слды прикосновенія дьявольскихъ пальцевъ около его носа на одинъ мигъ еще больше блютъ, но онъ спокойно продолжаетъ идти рядомъ съ ней.

Она заливается слезами, называетъ себя самою несчастною, жестоко обманутой, позорно униженной женщиной, потомъ говоритъ, что, если бъ у нея хватило ршимости, она бы непремнно покончила съ собой. Потомъ она называетъ его подлымъ обманщикомъ, потомъ спрашиваетъ, отчего онъ, обманувшись въ своихъ низкихъ разсчетахъ, не умертвитъ ее своею собственной рукой, пользуясь теперешнимъ благопріятнымъ моментомъ; потомъ опять рыдаетъ, потомъ еще разъ разряжается гнвомъ и упоминаетъ что-то о мошенникахъ. Въ заключеніе, вся въ слезахъ, она садится на камень и подвергается заразъ всмъ припадкамъ своего нжнаго пола. Все время, пока длятся эти припадки, вышеупомянутыя пятна на его лиц то появляются, то исчезаютъ въ разныхъ мстахъ, точно блые клапаны флейты, на которой играетъ адскій музыкантъ. Наконецъ его поблвшія губы раскрываются, какъ будто онъ задыхался отъ быстраго бга. Однако онъ не задохнулся:

— Встаньте теперь, мистрисъ Ламль, и поговоримъ разсудительно.

Она сидитъ на своемъ камн, не обращая на него никакого вниманія.

— Встаньте, вамъ говорятъ!