Нашествие

— Как же иначе? Ведь что был бы человек без морали? Ничто. Скот. Мораль — это то, что делает человека — благородным человеком. Отличает человека от скота. К сожалению, если не напоминать людям о морали, о добродетели, её забывают так охотно, что поневоле начинаешь сомневаться…

Обнажились подвязки, а выше — бледный зад, похожий на опавшую примятую грушу. Егерь шагнул, глядя на так симпатичные ему пищали и мушкеты. Княгиня Несвицкая покрепче ухватилась за край стола.

— Быть на страже добродетели, своей, общественной, есть долг каждого порядочного человека. Иначе общество скатится в хаос! — негодовала она.

Егерь с привычной деловитостью повыше задрал ей юбки и, стараясь не смотреть на вялый зад, принялся крепко вгонять, подбадривая себя стуком ножек стола по полу.

За всё время он не сказал ни слова. Говорила только княгиня. Не умолкая.

— Она, кажется, милая девушка. Воспитанная, — с неумелой оживлённостью заговорила в карете Анна Васильевна.

Митя смотрел в окно, закрытое от солнца шторой. Мать и сын покачивались в такт движению. Внутри было не вздохнуть от жары, Анна Васильевна боялась поднять локти, чтобы не хлынул водопадом пот. Хорошо хоть полумрак спасал.

Она снова принялась нахваливать товар:

— Её отец весьма тонко разбирается в искусстве. У него хорошая коллекция, знатоки хвалят. Вообрази себе, князь оплачивает учёбу в Италии нескольким русским живописцам, как благородно, не правда ли?

— Правда. Но я не собираюсь жениться на её отце, — процедил Митя.

Анна Васильевна растерянно заморгала. Никогда ещё сын не перечил ей столь грубо и категорично. Влюблённым он тоже не выглядел. Мысль о том, что княгиня Несвицкая приведёт свои тонкие угрозы в исполнение, привела её в трепет.

— Княжна Алина…

— Мама. Пожалуйста, — резко повернулся Митя. — Я не желаю ни говорить, ни слышать об этой особе.

— Но…

— Никогда.

Делать было нечего. Осталось последнее средство. С тоской ощущая пустоту, что ожидала её впереди, годы, годы пустоты, Анна Васильевна всю дорогу молчала.

Она решила рубить решительно и приступила тотчас, как горничная приняла у неё шляпку, ридикюль и шаль.

Сверилась с часами на холодном камине: урок у Саши ещё не закончился.

Анна Васильевна задержалась перед зеркалом. Откуда вот эта складка между бровями? Приподняла брови. Потёрла пальцем между. И вот эти ещё, у глаз. Оттянула нижнее веко. В глазу лопнувший сосудик. И на ноздре. Вынула пудреницу. Стала замазывать ноздрю. Обнаружила красное пятно на щеке. Набросилась на него. И увидела седой волосок. В брови!

Рука замерла. Опять вспомнились намёки княгини. Если бы намёки! Советы. Добрые советы. Ухо Анны Васильевны загорелось.

— Я смешная старая дура.

С досадой бросила пудреницу обратно в ящик под зеркалом. Схватила салфетку, принялась вытирать пудру:

— Морщинистая. Страшная. Старая.

Бросила салфетку:

— А и пусть видит. Пусть сам видит.

В классную комнату она ворвалась уже красная настолько, что ни досаждавшее ей пятно, ни лопнувшие сосуды было не разглядеть. Учитель и Саша подняли головы от вороха книг, тетрадок, географических карт. Учитель поднялся, неловко оправляя сюртук, обдёргивая полы, рукава.

Анна Васильевна не поздоровалась, не удостоила его взглядом, не ответила на поклон.

— Саша, голубчик, поди на кухню — няня принесла из оранжереи сливы.

— Спасибо, маменька, я пока не хочу сливы, мы здесь с Семён Иванычем…

— Ступай! — взвизгнула она, наморщив лоб и умирая от стыда за себя саму.

Сын поглядел растерянно на учителя, съехал со стула. Вышел.

Учитель встревоженно забормотал:

— Здравствуйте, Анна Васильевна. Саше была задана таблица по странам Европы. Нужно было отыскать в каждой столицу. Крупные города. Крупные реки…

— Семён Иваныч, боюсь, мы вынуждены отказать вам от места.

— Что?

— Вам, разумеется, уплатят жалованье до конца года и оплатят дорожные расходы до Москвы.

— Анна Васильевна, но ваш муж…

— Это моё решение. Обсуждать его излишне.

На лестнице она столкнулась с Митей.

— Мама?

Анна Васильевна провела по лицу рукой. Заморгала.

— Вы чем-то расстроены?

— Нет. Ах. Да. Немного. — Анна Васильевна соображала повод. — Твой приятель Бурмин. Он что-то давно не показывается.

Митя нахохлился.

Анна Васильевна поспешила выбраться на твёрдый берег разговора, который не грозил бы ей неловкостью:

— Так мне не показалось?

— Вас это расстроило? — всё же не вполне поверил сын.

— Нет. Что ты. Да. Немного. Я была так рада вашему приятельству. И твой отец. Ему так трудно угодить, ты знаешь.

Митя мрачно хмыкнул.

Анна Васильевна прижала пальцы к вискам, её трясло:

— Боже мой. Отец сказал ему какую-нибудь грубость? Твой Бурмин поэтому к нам больше не ездит? Как это утомительно… Я больше не могу…

И вдруг разрыдалась.

— О, маменька! — всполошился Митя. — Маменька… Что вы… — Он гладил её по плечу. Голос его из нежного стал злым. — Господин Бурмин вообще очень странный господин. Знаете, из тех, кто любит поговорить о высоких моральных принципах.

Анна Васильевна вынула платок. Промокнула нос, глаза:

— Мне он показался порядочным.

— Это он умеет… Казаться.