Нашествие

Бурмин не успел ответить. Лакей вырос перед ними. Лицо было непроницаемо, как поднос, который он держал в руках. На подносе опрятно лежали нарезанная бумага и карандашик в серебряной ручке.

— Её сиятельства нет дома, — сообщил. Не шевельнув и бровью, подвинул шляпу барыни. Поставил поднос на столик у зеркала. Принял шляпу и перчатки у Облакова.

— Ступай, Яков, — приказал генерал. Оправил на талии шарф. Оправил галстук.

«Точно всё ему стало тесно», — заметил Бурмин. Обоим было неловко. Оба старались не смотреть на шляпу, которая притягивала их взгляды, будто вместо лент были ядовитые змеи.

— А, вот славно, — заговорил Бурмин. — Я было не застал вас дома.

— Теперь застал, — с улыбкой вскинул руки к волосам Облаков, — меня. Пообедаешь?

Бурмин покачал головой.

— Что ж. Передам Мари привет. Ты знаешь, как ты нам обоим дорог.

— Я тоже был рад.

Они обнялись.

Бурмин надел шляпу и направился к двери.

— Скажи… — Облаков замялся.

Бурмин обернулся. В голубых глазах Облакова увидел смятение.

— Скажи мне как другу, — теперь уже твёрдо повторил тот, — у тебя есть основания думать, что тебе… стало хуже?

Вопрос неприятно удивил Бурмина:

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто ответь.

Бурмин несколько мгновений смотрел в его честное доброе лицо.

— Нет. Таких оснований нет.

И вышел.

Облаков схватил шляпу жены и взлетел по лестнице, не видя ничего, кроме серых и красных мушек перед глазами, не слыша ничего, кроме гула в висках: «Один из них двоих лжёт… один из них лжёт». Либо Мари лгала Бурмину, что её нет дома, но почему? Либо Бурмин лгал, что не застал Мари, и причина не вызывала вопросов. Шёлковые шляпные ленты трещали от взмахов руки, как вымпелы.

— Мари? Мари?

Жена оказалась там, где он и думал её найти. За сложенным ломберным столиком в гостиной. Перед ней лежала раскрытая книга. Стояла чернильница. Рядом — стопка крупно исписанных бумажек.

— Ты рано, — подняла голову жена.

— В прихожей я столкнулся с Бурминым. Он уходил и был огорчён, что никого не застал.

Посмотрела на шляпу. Щёки её порозовели.

Муж поднял шляпу, перешёл на французский:

— Вы ничего не желаете мне объяснить?

Она нахмурилась. Отставила перо. Скрестила руки на груди — и тоже перешла на французский:

— Я должна?

— Нет.

— Прекрасно.

— Вы завтра же уезжаете в Петербург.

Розовая краска превратилась в алую. Но голос Мари был спокоен:

— Вы в чём-то меня обвиняете?

Облаков помолчал. Бросил шляпу на диван. Остановился перед раскрытой орамкой с портретами детей:

— Нет. Война начнётся со дня на день. Поэтому я хочу, чтобы вы немедленно уехали.

— Разве мы не в безопасности здесь? — В голосе её был вызов.

Облаков взял рамку.

— Разве не вы говорили, что армия наша сильна? Что все столкновения не отойдут от русской границы?

Облаков молчал.

— Почему вы так спешите меня услать? — гневно выпалила.

— Мари.

— До бала? Не раздав даже прощальных визитов? Разве вы не понимаете, что этим меня компрометируете?

— Я совсем не имел в виду вас компрометировать. Я просто хочу, чтобы вы уехали сейчас же.

— Вы представляете, что здесь начнут говорить?

— Какая разница? Вы будете далеко.

— Об отъезде не может быть и речи, — холодно отрезала жена. Взяла перо.

Облаков несколько раз стиснул челюсти. Жена наклонила голову над книгой. Поставила палец на строку. Сверилась с отчётом старосты. Вписала цифру.

— Не вынуждайте меня рассказать вам то, что я не имею права рассказывать! — в сердцах упрекнул он. — Если бы вы с самого начала знали…

Мари остановила, опустила перо. Подняла удивлённое лицо.

— Знать — что?

Облаков спохватился, что сболтнул лишнее.

— Это не мой секрет.

— Я имею право знать, — тихо сказала она.

Муж поставил на её стол рамку с портретами детей.

— Вы не в безопасности здесь, — заговорил. — Наша армия в худшем состоянии, чем мы полагали. И нет, я не думаю, что все действия закончатся скоро и у границы.

— Это и есть причина? Это и есть секрет?

Облаков смотрел на неё растерянно.

— Я прошу. Во имя детей. Уезжай, — сказал по-русски.

Жена смотрела в его лицо. Наконец сказала:

— Вы не хотите меня понять. Почему?

Облаков был расстроен больше, чем ожидал.

— Это вы не хотите меня понять! — воскликнул в сердцах.

Она встала, подошла к нему, примирительно положила руку ему на грудь:

— Я уеду, Николя. Если ты настаиваешь. Но после губернаторского бала.

Мишель заметил, как между стволами мелькнуло белое платье. Вырвал изо рта травинку, отбросил.

Оленька прелестно разрумянилась от спешки и волнения. Шляпка сбилась за спину.

«Алёшка не слепой», — оценил Мишель. Лицо его было тревожно и — как, собственно, он задумывал — напугало Оленьку.

— Что с ним? — забыла поздороваться, забыла о шляпке, да обо всем тут же забыла она.

Мишель прислонился спиной к стволу. Поглядел в сторону, себе на сапоги. Точно не мог собраться с мыслями, найти слова. Поднял на неё рассчитанно мрачный взор:

— Только вам я могу открыться, зная, как много Алексей говорил о вашем сердце, душе и доброте… Как одну вас называл своим единственным другом…

Оленька схватилась за сердце.

«Недурной бюст», — подумал Мишель.